Лью Уоллес - Бен-Гур

Затем он обернулся к Друзу со смехом, разнесшимся по всему салону.

— Ха-ха, друг мой! Не сердись, что я унизил Цезаря в тебе до динария. Теперь ты видишь, что я лишь воспользовался именем, желая испытать этих славных орлят старого Рима. Давай, Друз, давай! — он снова взял стаканчик и весело встряхнул кости. — Сам назначь сумму, и давай померяемся удачей.

Это было сказано в искренней, сердечной и обезоруживающей манере. Друз мгновенно растаял.

— Клянусь нифами, я готов! — сказал он, смеясь. — Я сыграю с тобой, Мессала, — на динарий.

Через стол за ними наблюдал выглядящий совсем мальчиком римлянин. Внезапно Мессала обратился к нему:

— Кто ты?

Парнишка отпрянул.

— Нет, клянусь Кастором вместе с его братцем! Я не хотел обидеть тебя. Между людьми принято в делах посерьезнее, чем кости, держать записи под рукой. Послужишь мне писцом?

Юноша с готовностью достал свои таблички; манера Мессалы действительно была обезоруживающей.

— Постой, Мессала, постой! — кричал Друз. — Может быть, дурной знак — перебивать вопросом поднятые кости; но мне так не терпится, что я все же спрошу, пусть сама Венера хлестнет меня за это своим поясом.

— Нет, мой Друз, когда Венера снимает пояс, она занимается любовью. Что же до твоего вопроса, то я сделаю ход и придержу его, чтобы уберечься от дурных примет. Вот так.

Он опрокинул стаканчик на стол и оставил на костях. Друз же спросил:

— Видел ты когда-нибудь Квинта Аррия?

— Дуумвира?

— Нет, его сына.

— Я не знал, что у него есть сын.

— Неважно, — отмахнулся Друз, — а только, мой Мессала, Поллукс не так похож на Кастора, как Аррий на тебя.

Замечание послужило сигналом — двадцать голосов подхватили его.

— Верно, верно! Глаза, лицо! — кричали они.

— Что? — возразил кто-то с отвращением. — Мессала римлянин, а Аррий — еврей.

— Ты прав, — воскликнул третий. — Он еврей, если только Мом не подсунул его матери чужую маску.

Назревал спор, и, видя это, Мессала вмешался:

— Вино еще не принесено, мой Друз, и, как видишь, я держу веснушчатых пифий, как собак на сворке. Что же до Аррия, я приму к сведению твое мнение о нем, и тебе придется рассказать об этом человеке.

— Что ж, будь он еврей или римлянин — и клянусь великим богом Паном, я говорю это не для того, чтобы оскорбить твои чувства, мой Мессала! — этот Аррий красив, храбр и умен. Император предложил ему покровительство, которое не было принято. Его появление таинственно, и он держится особняком, будто считает себя лучше или знает за собой что-то, делающее хуже всех нас. На палестре он не знал себе равных; он играл с голубоглазыми гигантами Рейна и безрогими быками Сарматии, как с ивовыми прутьями. Дуумвир оставил ему огромные богатства. Он помешан на оружии и не думает ни о чем, кроме войны. Максентий принял его в свою свиту, и он должен был плыть вместе с нами, но потерялся в Равенне. Тем не менее, благополучно прибыл сюда. Мы слышали о нем этим утром. Клянусь богами! Вместо того, чтобы явиться во дворец или цитадель, он бросил багаж в караван-сарае и снова исчез.

В начале рассказа Мессала слушал с вежливым безразличием, в середине — заинтересовался, а в конце снял руку со стаканчика и окликнул:

— Ты слышишь, Кай?

Юноша, стоящий у его локтя — его миртил, или товарищ по тренировкам на колеснице — ответил, довольный вниманием.

— Я не был бы твоим другом, Мессала, если бы не слышал.

— Помнишь человека, из-за которого ты упал сегодня?

— Клянусь шашнями Бахуса, разве не ушиб я плечо, чтобы закрепить воспоминание? — и он подтвердил слова таким пожатием плечами, что уши утонули в ключицах.

— Ну так благодари Рок — я нашел твоего врага. Слушай внимательно.

Мессала снова обернулся к Друзу.

— Расскажи о нем побольше — о человеке, который одновременно еврей и римлянин — клянусь Фебом, комбинация, по сравнению с которой кентавр выглядит симпатичным! Какую одежду он носит, мой Друз?

— Еврейскую.

— Слышишь, Кай? — вставил Мессала. — Парень совсем молод — раз; лицом похож на римлянина — два; любит еврейскую одежду — три; и на палестре известен как человек, способный, при случае, сшибить лошадь или перевернуть колесницу — четыре. Друз, помоги еще раз моему другу. Несомненно, этот Аррий наловчился в языках, если может быть сегодня евреем, а завтра — римлянином; но как насчет афинского красноречия — так же хорошо?

— Настолько чисто, Мессала, что мог бы состязаться в нем.

— Ты слушаешь, Кай? — сказал Мессала. — Парень способен поприветствовать женщину на греческом не хуже самого Аристомаха; если я не сбился со счета, то будет — пять. Что скажешь?

— Ты нашел его, Мессала, — ответил Кай, — или я — не я.

— Прошу прощения, Друз, равно как и у всех остальных, за то, что говорю загадками, — сказал Мессала в своей знаменитой манере. — Клянусь всеми богами, я не буду злоупотреблять вашей учтивостью, но помогите мне еще. Смотрите, — он снова положил руку на стаканчик с костями, — как крепко я держу пифий с их секретом! Ты, кажется, говорил о тайне, связанной с появлением сына Аррия. Расскажи о ней.

— Пустое, Мессала, пустое, — отвечал Друз — детские сказки. Когда Аррий-отец, отправлялся вдогонку за пиратами, у него не было семьи, а вернулся с парнем, о котором мы говорим, и на следующий день усыновил.

— Усыновил? — повторил Мессала. — Клянусь богами, Друз.

Шейх Ильдерим был слишком важной персоной, чтобы путешествовать налегке. Нужно было поддерживать в собственном племени репутацию князя и патриарха одного из величайших родов во всех пустынях восточной Сирии; для города у него была другая репутация — одного из богатейших, за исключением царей, людей на всем Востоке; и будучи действительно богатым — деньгами равно как рабами, верблюдами, лошадьми и стадами всяческого скота, — он пользовался преимуществами положения, которое удовлетворяло не только соблюдению достоинства перед чужаками, но и собственным самолюбию и вкусу к удобствам. Поэтому читателю не следует обманываться, когда мы говорим о шатре в Пальмовом Саду. Там был респектабельный «довар», то есть три больших шатра: для самого шейха, для гостей и для любимой жены с ее женщинами; и три меньших, занятых рабами и соплеменниками, избранными в качестве телохранителей — воинами испытанной храбрости, искусно владеющими луком, копьем и конем.

Чтобы обеспечить безопасность, а также по обычаю, соблюдаемому в городе не меньше, чем в пустыне, и, наконец, потому, что никогда не следует ослаблять повод дисциплины, внутренняя часть довара была отдана коровам, верблюдам, козам и подобному имуществу, на которое могли покуситься львы или воры.