Лью Уоллес - Бен-Гур

Чуть выше довара стояла группа пальм, бросавших свои тени на землю и на озеро. Соловей пел приветственную песнь в их ветвях. Бен-Гур остановился, чтобы послушать. В другое время птичья песня прогнала бы все его мысли, но рассказ египтянина был удивительной ношей, и, как другие труженики, он не способен был воспринимать прелесть сладчайшей музыки, пока душа и тело не получат отдыха.

Ночь была тихой. Все древние звезды древнего Востока заняли свои места, повсюду: на земле, воде и в небе было лето.

Воображение Бен-Гура разгорелось, чувства восстали, воля была в смятении.

Пальмы, небо, воздух казались ему теми, под которые привела Балтазара скорбь о людях; недвижное озеро преобразилось в мать Нила, у которой молился праведник, когда ему было даровано сияющее явление Духа. Не перенеслось ли сюда все, что сопровождало чудо? Или сам Бен-Гур перенесен туда? И что, если чудо повторится — для него? Он боялся, но желал и даже ждал явления. Когда, наконец, его лихорадочное настроение несколько улеглось, он задумался.

Нам уже известен план, которому он собирался посвятить жизнь. Однако до сих пор в этом плане был пробел столь широкий, что он с трудом видел находящееся по другую сторону. Когда он станет таким же хорошим командиром, как солдатом, куда направить свои усилия? Безусловно, это будет восстание, но у восстания свои законы, и чтобы поднять на него людей, необходимы причина, и конечная цель. Обычно хорошо сражаются те, по отношению к кому совершена несправедливость, но несравненно лучше — те, для кого несправедливость только шпора, подгоняющая к великой цели, в которой различаются будущие повязки для ран, награда за труды и благодарная память после смерти.

Чтобы верно определить причину и цель, нужно было определить сподвижников, которых он будет искать, когда все будет готово для действий. Естественно, это должны быть соотечественники. Раны Израиля — раны всех его сынов, и каждая из них являла собой причину святую и зовущую в бой.

Да, причина есть, но цель?

Невозможно сосчитать часы и дни, посвященные размышлениям над этой частью плана, но они не дали ничего, кроме смутной идеи национальной свободы. Довольно ли этого? Он не мог сказать «нет», ибо это убило бы надежду, но не решался сказать «да», потому что рассудок требовал большего. Он не мог убедить себя даже в том, что Израиль способен в одиночку вести победоносную войну с Римом. Он знал, какими ресурсами располагал враг, знал и о его искусстве, еще большем, чем ресурсы. Необходим был всемирный союз, но увы, он невозможен, если только — сколько размышлений было посвящено этому «если» — если только одна из страдающих наций не даст героя, военная слава которого облетит весь мир. Каким благом для Иудеи было бы превзойти Македонию, породив нового Александра! И снова увы! Раввины могли воспитать доблесть, но не дисциплину. И потому справедлива насмешка Мессалы в саду Ирода: «Все, завоеванное за шесть дней, вы теряете на седьмой».

И так он всегда отступал перед своей пропастью, полагаясь лишь на счастливый случай в будущем. Герой мог появиться при его жизни, но мог и не появиться. Одному Богу ведомо это. При таком состоянии ума, эффект от краткого пересказа Малухом истории Балтазара мог быть только одним. Он слушал с неистовой радостью, чувством, что проблема решена, герой найден, и это — сын Львиного племени, Царь Иудейский. Герой, за которым с оружием в руках пойдет весь мир.

Царь предполагал царство; он должен быть воином, славным, как Давид; правителем, мудрым, как Соломон, царство же должно быть таким, чтобы Рим рассыпался в прах. Должна быть колоссальная война, агония рождения и смерти, после которой — вечный мир, означавший, несомненно вечное владычество Иудеи.

Сердце Бен-Гура билось так, будто он видел Иерусалим — столицу мира и Сион — подножие трона Вселенского Владыки.

Ему казалось редкой удачей, что человек, видевший царя, живет в шатре, куда он направляется. Он сможет видеть и слышать свидетеля, узнать все, что тот знает о грядущих переменах, а главное — о том, когда их ждать. Если время близко, то нужно, оставив Максентия, ехать в Израиль, чтобы вооружать и организовывать племена, готовить страну к приходу царя.

И вот Бен-Гур услышал чудесную историю Балтазара из уст праведника. Доволен ли он?

На него легла тень, более густая, чем тень от пальм — тень сомнения, которое — заметь читатель! — относится более к царству, чем к царю.

— Что это за царство? Каким оно должно быть? — мысленно спрашивал себя Бен-Гур.

Так родился вопрос, который будет следовать за Младенцем до смерти, и переживет его на земле — непостижимый в дни его жизни, обсуждаемый поныне, загадка для всех, кто не понимает или не может понять, что всякий человек есть два в одном — нетленная Душа и смертное Тело.

— Каким оно должно быть? — спрашивал Бен-Гур.

Нам, читатель, ответил сам Младенец; но у Бен-Гура были только слова Балтазара: «На земле, но не земное — не для людей, а для их душ — держава невообразимой славы».

Стоит ли удивляться, что несчастный юноша видел в этих фразах лишь неразрешимую загадку?

— Рукам человеческим нет дела в нем, — говорил он в отчаянии. — Царю такого царства не нужны люди — ни работники, ни советники, ни солдаты. Земля должна умереть или быть создана заново, а для управления должны быть изобретены новые принципы, не требующие оружия, несущие нечто вместо Силы. Но что?

И снова, читатель!

То, что мы не увидим при своей жизни, не могло явиться ему. Власть Любви, не познал еще ни один человек, как же мог наш герой постичь, что для правления и его целей — мира и порядка — Любовь располагает большими возможностями, чем Сила?

Рука, положенная на плечо, вернула его на землю.

— Я должен сказать тебе одно слово, сын Аррия, — произнес Ильдерим. — Только одно, а затем уйду, ибо уже ночь.

— Рад видеть тебя, шейх.

— Что до услышанного тобой сегодня, — почти без паузы говорил Ильдерим, — бери на веру все, за исключением образа царства, которое должен установить Младенец; хотя бы для того, чтобы с непредвзятым рассудком выслушать купца Симонида, которому я расскажу о тебе. Египтянин поведал свои мечты, слишком праведные, чтобы воплотиться на земле; Симонид мудрее, он приведет слова ваших пророков, указывая книгу и страницу, и ты не сможешь опровергнуть, что Младенец будет Царем Иудейским на земле — клянусь Славой Господней! — таким же, как Ирод, но гораздо более славным и великим. И тогда мы вкусим сладость мести. Я сказал. Мир тебе.

— Постой, шейх!

Слышал Ильдерим или нет — он не остановился.

— Снова Симонид! — горько произнес Бен-Гур. — Симонид здесь, Симонид там; то один говорит о нем, то другой! Всюду меня обошел отцовский раб, который, по крайней мере, хорошо знает, как удержать за собой принадлежащее мне, а потому богаче, если, в самом деле, не мудрее египтянина. Клянусь заветом, не идут к неверному укреплять свою веру — и я не пойду. Но что это? Пение… голос женский… или ангельский! Приближается.