Лью Уоллес - Бен-Гур

Теперь нетрудно понять чувства, с которыми он слушал Балтазара. Рассказ затронул обе чувствительных точки. Сердце забилось быстрее, а потом еще быстрее, когда, задумавшись, он не нашел в себе сомнения ни в правдивости рассказа, ни в том, что Дитя, столь чудесным образом найденное, был Мессия.

Странно лишь то, что Израиль лежит в мертвом покое, не ведая о близком спасении, и что сам он никогда прежде не слышал о Младенце. Все, что он хотел теперь узнать, сконцентрировалось в двух вопросах:

Где сейчас Дитя?

В чем его миссия?

Извинившись, он перебил Балтазара и попросил его высказать свое мнение.

— Если бы я мог ответить, — сказал Балтазар с обычной простотой и серьезностью, — о, если бы я знал, где он сейчас, как бы я мчался к нему! Ни моря не остановили бы меня, ни горы.

— Так ты пытался искать его? — спросил Бен-Гур.

По лицу египтянина пробежала улыбка.

— Первое, чем я занялся, покинув убежище, данное мне в пустыне, — Балтазар бросил благодарный взгляд на Ильдерима, — были попытки выяснить, что с Младенцем. Однако прошел год, а я все не решался вернуться в Иудею, поскольку Ирод сидел на троне, и кровожадность его не уменьшалась. В Египте, после моего возвращения, нашлось несколько друзей, возрадовавшихся вместе со мной рождению Спасителя и не устававших слушать о нем. Некоторые из них и отправились вместо меня на поиски Младенца. Сначала они поехали в Вифлеем, нашли там караван-сарай и пещеру, но распорядитель, что сидел у ворот в ночь, когда мы пришли за звездой, исчез. Его увели к царю, и с тех пор этого человека никто не видел.

— Но они несомненно нашли какие-то доказательства, — горячо вмешался Бен-Гур.

— Да, доказательства, написанные кровью — скорбящее селение, матерей, оплакивающих своих чад. Когда Ирод услышал о нашем бегстве, он приказал убить всех новорожденных в Вифлееме. Никто не спасся. Вера моих посланников утвердилась, но они вернулись сказать, что Младенец мертв, убитый вместе с другими невинными.

— Мертв! — в ужасе воскликнул Бен-Гур. — Ты сказал мертв?

— Нет, сын мой, я сказал, что мои посланники принесли такую весть. Я же не поверил тогда, не верю и сейчас.

— Понимаю — у тебя есть особое знание.

— Нет, — сказал Балтазар, опуская взгляд. — Дух должен был привести нас только к Младенцу. Выйдя из пещеры, где оставили дары, мы первым делом обратили глаза к звезде, но ее не было, и мы поняли, что предоставлены теперь самим себе. Последним наитием, ниспосланным Высшей Святостью, — последним, что я могу вспомнить, — было направление нас к Ильдериму.

— Да, — подтвердил шейх, нервно расчесывая пальцами бороду, — вы сказали мне, что посланы Духом, — я помню это.

— У меня нет особого знания, — продолжал Балтазар, видя уныние Бен-Гура, — но, сын мой, я очень много думал об этом предмете, думал годы напролет, вдохновляемый верой, которая так же тверда во мне сегодня, как в час, когда Дух призвал меня на берегу озера. Если ты желаешь выслушать, я объясню, почему считаю, что Младенец жив.

И Ильдерим, и Бен-Гур, казалось, напрягли все свои способности, чтобы не упустить ни звука, ни смысла. Интерес не обошел и слуг, которые подвинулись ближе к дивану и замерли. В шатре установилась совершеннейшая тишина.

— Все мы трое верим в Бога.

Говоря, Балтазар склонил голову.

— И в то, что он есть Истина. Слово его есть Бог. Горы могут обратиться в пыль, а моря быть выпиты южными ветрами, но слово его пребудет нерушимо, потому что оно есть Истина.

Все это говорилось с необычайной торжественностью.

— Голос, который был от него, говоря со мной на берегу озера, сказал: «Благословен будь, сын Мизраима! Спасение грядет. С двумя другими из отдаленнейших частей земли ты увидишь Спасителя». Я увидел Спасителя — будь благословенно его имя! — но Спасение, вторая часть обещания, еще не пришло. Теперь вы понимаете? Если Младенец мертв, значит некому принести Спасение, и мир остается в пороке, и Бог… нет, я не смею!..

Он воздел руки в ужасе.

— Спасение — труд, ради которого был рожден Младенец; сама смерть не может разлучить его с его трудом, пока обещанное не выполнено или, по крайней мере, не близко к исполнению. Примите это как первое основание моей убежденности.

Праведник помолчал.

— Не попробуешь ли вина. Посмотри, оно рядом с тобой, — почтительно предложит Ильдерим.

Балтазар выпил, это, по-видимому, подкрепило его, и он продолжил:

— Спаситель, как я видел, рожден женщиной, природа его та же, что у нас, он подвержен всем нашим болезням и даже смерти. Запомним это. А теперь подумаем о труде, предназначенном ему. Разве не требует этот труд мужа мудрого, сильного и осторожного — мужа, а не младенца? Чтобы стать таким, он должен вырасти, как росли мы. Подумайте же, каким опасностям подвержены его детство и юность. Все существующие власти — враги его; Ирод — его враг, и что уж говорить о Риме! Что до Израиля — для того и совершалось убийство, чтобы Израиль не воспринял его. Теперь вы понимаете? Что могло защитить его на время роста, если не безвестность? Потому я говорю себе и своей вере: он не погиб, но затерялся; и поскольку труд его не совершен, он должен прийти снова. Теперь вы знаете причины моей убежденности. Не достаточны ли они?

В маленьких арабских глазках Ильдерима светилось понимание, а Бен-Гур, воспрянув духом, пылко отвечал:

— По крайней мере, я не вижу, как можно возразить тебе. Но говори же, молю тебя!

— Разве этого не довольно, сын мой? Что ж, — начал он более спокойным тоном, — видя, что доводы основательны — а вернее видя, что это по Божьей воле Младенец не может быть обнаружен, — я укрепил верой терпение и принялся ждать, — он поднял глаза, полные святой убежденности, и продолжал. — Я и сейчас жду. Он живет, сохраняя свою великую тайну. Что с того, что я не могу пойти к нему или назвать ту гору или долину, в которой он проводит свои дни? Он живет. Быть может, как налившийся плод, а может быть, как плод, лишь вступивший в пору созревания, но он живет.

Трепет пронизал Бен-Гура — трепет, бывший умиранием полуоформленного сомнения.

— Где же он, по-твоему, — спросил он тихо и нерешительно, будто уста его сковывало священное безмолвие.

Балтазар ласково посмотрел на него и отвечал, не вполне вернувшись из высей, в которых пребывал его разум.

— В своем доме на Ниле, стоящем так близко к реке, что проплывающие на лодках видят и дом, и его отражение, я думал над этим несколько недель назад. Человек, достигший тридцатилетия, должен вспахать и засеять свое поле, ибо затем наступает лето его жизни, когда оставшегося времени хватает только на созревание. Младенцу, сказал я себе, сейчас двадцать семь лет — время посева близко. Я спросил себя, как спрашиваешь ты, сын мой, и ответом был мой приезд сюда, ибо здесь хорошее место, чтобы ждать и быть готовым близ земли, полученной твоими отцами от Бога. Где еще может он появиться, если не в Иудее? В каком городе начнет свой великий труд, если не в Иерусалиме? Кто должен первым принять благословение, если не дети Авраама, Исаака и Иакова, дети Бога, по крайней мере, в любви его? Если бы мне было дозволено искать его, я обошел бы деревни и села на склонах гор Иудеи и Галилеи, спускаясь в долины к востоку от Иордана. Он там сейчас. Нынче вечером, стоя у своих дверей или на вершине горы, он видел, как садится солнце, завершая еще один день, приблизивший его к тому, когда он станет светочем мира.