Лью Уоллес - Бен-Гур

Разговор между ними был длинным, и не все в нем представляло интерес для нас. Одна часть, однако, должна быть упомянута. Говорил Бен-Гур.

— Я дам тебе письменное распоряжение относительно моего имущества, оставшегося в караван-сарае у моста Селевкидов. Привези его сегодня, если сможешь. И, добрый Малух, если я не слишком утруждаю тебя…

Малух запротестовал, выражая искреннее желание помочь.

— Благодарю тебя, Малух, благодарю. Я верю твоим словам, потому что мы — собратья из древнего племени, а наш враг — римлянин. Тогда, во-первых, поскольку ты — деловой человек, а шейх Ильдерим, боюсь, — нет…

— Как почти все арабы, — серьезно вставил Малух.

— Нет, я не сомневаюсь в их уме, Малух. Однако лучше бывает, когда присматриваешь за ними. Чтобы сэкономить на штрафах и прочих неприятностях, тебе стоило бы зайти в цирк и проверить, все ли предварительные условия соблюдены. Ну, а если бы тебе удалось получить копию правил, услуга стала бы неоценимой. Я хочу знать, какие цвета должен носить, и, особенно, под каким номером выйду на старт; хорошо если он окажется рядом с Мессалой — все равно справа или слева, — если же нет, но ты сможешь изменить — сделай это. У тебя хорошая память, Малух?

— Бывало, что она подводила меня, но никогда, если ей, как сейчас, помогало сердце.

— Тогда я рискну попросить еще об одной услуге. Я видел вчера, как гордится Мессала своей колесницей — и по праву, ибо лучшей нет и у цезаря. Не сможешь ли ты выяснить, тяжела она или легка? Я хотел бы знать точный вес и все размеры. Но даже если тебя постигнет неудача во всем остальном, выясни точное расстояние от оси до земли. Ты понял, Малух? Я не хочу предоставлять ему никаких существенных преимуществ. Внешний вид меня не интересует; в случае моей победы он только усугубит его позор. Но если есть настоящие преимущества, я должен знать о них.

— Понимаю, понимаю, — сказал Малух. — Перпендикуляр, опущенный из центра оси — вот, что тебя интересует.

— Совершенно верно, и могу тебя обрадовать: это последняя просьба. А теперь вернемся в довар.

У входа в шатер они встретили слугу, наполнявшего бутылки свежим лебеном, и остановились освежиться. Вскоре Малух уехал в город.

Пока их не было в доваре, оттуда выехал хорошо вооруженный гонец с поручениями, рекомендованными Симонидом. Гонец был арабом и не вез никаких записей.

— Ира, дочь Балтазара, послала меня к тебе с приветом и поручением, — сказал слуга Бен-Гуру, отдыхающему в шатре.

— Передай же поручение.

— Угодно ли тебе сопровождать ее в прогулке по озеру?

— Я сам приду с ответом. Передай ей.

Принесли обувь, и через несколько минут Бен-Гур отправился на поиски прекрасной египтянки. Тень горных вершин наползала на Пальмовый Сад, предвещая скорую ночь. Из-за деревьев доносилось звяканье овечьих колокольчиков, мычание скота и голоса пастухов, ведущих стада домой. Напомним, что жизнь в Саду ничем не отличалась от жизни в отдаленнейших уголках пустыни.

Шейх Ильдерим присутствовал на вечерней тренировке, которая во всем повторяла утреннюю, а затем отправился в город по приглашению Симонида; он мог успеть домой к ночи, но, учитывая, сколь многое предстояло обсудить друзьям, это было маловероятно. Оставшийся в одиночестве Бен-Гур проследил за лошадьми, смыл пот в озере, сменил полевую одежду на свое обычное одеяние саддукея высокой крови, рано поужинал и, благодаря молодости и здоровью, вполне восстановил сои истраченные бешеным напряжением тренировки силы.

Можно ли представить себе тонкую душу, нечувствительную к красоте? История Пигмалиона и его статуи столь же естественна, сколь поэтична. Красота — необоримая сила; и сейчас она влекла Бен-Гура.

Египтянка была для него сказочно прекрасной женщиной. В мыслях она всегда являлась ему такой, как была у источника, и он чувствовал воздействие ее голоса, более сладкое благодаря звучавшим в нем слезам благодарности, и ее глаз — больших, мягких, черных миндалевидных глаз ее расы — глаз, выражающих больше любых слов. Столь же неразрывна с мыслями о ней была высокая, красивая, грациозная, изысканная фигура в богатых и свободных одеждах, ожидающая, как Суламифь, своего господина и в то же время опасная, как армия под развернутыми знаменами. Стоило подумать о ней, как в памяти вставала вся Песнь Соломона. С такими чувствами и такими ощущениями он шел, собираясь проверить, оправдывает ли она их на самом деле. Его вела не любовь, но восхищение и любопытство, которые могли предвещать ее.

Пристань была нехитрым сооружением: лестница и платформа, снабженная несколькими фонарями на столбах; однако поднявшись, он остановился, очарованный увиденным.

На воде покоился легкий, как яичная скорлупа, ялик. Эфиоп — погонщик верблюда у Кастальского Ключа — сидел на веслах, и его чернота подчеркивалась сияющей белизной ливреи. Вся корма была укрыта коврами и подушками тирского пурпура. На руле сидела сама египтянка, завернутая в индийские шали и облачко тончайших шарфов и покрывал. Обнаженные до плеч руки были не просто безупречны — казалось, они призывали внимание позой, движениями, неким выражением; ладони и даже пальцы обладали собственной фацией и значением; каждая часть в отдельности являла чудо красоты. Плечи и шею защищал от ночной прохлады — но не скрывал от взглядов — большой шарф.

Впрочем, Бен-Гур не обратил внимания на детали. Произведенное на него впечатление было подобно яркому свету — ощущению, а не предмету анализа и классификации. Как лента алая губы твои; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы уже показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей — таково было впечатление, если перевести его в слова.

— Спускайся, — сказала она, — спускайся, или я подумаю, что ты боишься воды.

Румянец на его щеках стал гуще. Знала ли она что-нибудь о его жизни на море? Одним прыжком он оказался на платформе.

— Я испугался, — сказал он, садясь рядом с ней.

— Чего?

— Что потоплю лодку, — ответил он, улыбаясь.

— Подожди, пока не выплывем на глубокое место, — сказала она, давая знак черному гребцу, и они отчалили.

Если любовь и Бен-Гур были врагами, то никогда еще последний не был так беззащитен, как сейчас. Египтянка сидела так, что он не мог не видеть ее, которую успел возвести в своих мыслях до идеального образа Суламифи. Перед этими льющими свет глазами он не заметил бы появления звезд на небе, да так и случилось, когда показались звезды. Ночь могла разлить свой мрак по всему миру — ее взгляд давал достаточно света. К тому же всякому, кто был молод и знал общество прелестной спутницы, известно, что нигде, как на глади затихших вод, под спокойным ночным небом и в теплом летнем воздухе, мы не бываем столь подвластны фантазии. В такое время и в таком месте так легко перенестись из мира реальности в идеальный мир.