Лью Уоллес - Бен-Гур

— Нет, там будет править алый с золотом. Но если мы победим, — Малух хихикнул, наслаждаясь предвкушением, — если мы победим, как затрясутся вельможи! Они будут ставить, следуя обычному пренебрежению всем неримским, два, три, пять против одного на Мессалу, потому что он римлянин, — понижая голос почти до шепота, он добавил: — не подобает еврею, у которого хорошее место в Храме, вкладывать деньги в такое предприятие, но, скажу по секрету, у меня есть друг за консульской ложей, который будет принимать предложения трех к одному, пяти или десяти — безумие может дойти и до этого. У меня есть распоряжение выделить ему под это до шести; тысяч шекелей.

— Нет, Малух, — сказал Бен-Гур, — римлянин будет биться об заклад только на римские деньги. Если ты встретишь своего друга нынче вечером, предоставь ему сестерции в таком количестве, какое сочтешь нужным. И смотри, Малух, пусть он получит указания искать пари с Мессалой и поддерживающими его; четверка Ильдерима против четверки Мессалы.

Малух на мгновение задумался.

— В результате всеобщий интерес сосредоточится на состязании между вами.

— Это именно то, чего я хочу.

— Понимаю, понимаю.

— Да, Малух, если хочешь послужить мне на совесть, помоги сосредоточить все глаза на нас — Мессале и мне.

Малух быстро ответил:

— Это можно сделать.

— Так пусть это будет сделано, — сказал Бен-Гур.

— Тут лучше всего помогут огромные ставки; и если их примут — тем лучше.

Малух испытующе смотрел на Бен-Гура.

— Разве не вправе я компенсировать награбленное ими? — сказал Бен-Гур, отчасти для себя самого. — Другой возможности не представится. И если я лишу его состояния вместе со славой! Праотец наш Иаков не сочтет себя оскорбленным.

Выражение волевой решимости сковало его красивое лицо, придав больше веса последовавшим словам.

— Да, так тому и быть. Слушай, Малух! Не экономь сестерции. Поднимай их до талантов, если найдутся готовые принять такой вызов. Пять, десять, двадцать талантов; хоть пятьдесят, если пари будет с самим Мессалой.

— Это огромная сумма, — сказал Малух. — Нужно будет обеспечение.

— Ты его получишь. Иди к Симониду и скажи, что я хочу это устроить. Скажи ему, что мое сердце жаждет уничтожить врага, и что случай представляет такие превосходные возможности, что я готов играть. С нами Бог наших отцов. Вперед, Малух. Не дай этому случаю ускользнуть.

Малух с большим удовольствием раскланялся и тронул коня, но тут же вернулся.

— Прости, — сказал он Бен-Гуру. — Еще одно дело. Мне не удалось подобраться к колеснице Мессалы самому, но другой измерил ее за меня. По его докладу, ступица на ладонь выше твоей.

— На ладонь! Так много? — ликующе воскликнул Бен-Гур.

Затем он наклонился к Малуху.

— Ты сын Иуды, Малух, и верен своему роду. Добудь себе место на галерее над Триумфальной Аркой, да как можно ниже. Смотри за поворотами, потому что коль уж за мной преимущество во всем, то… Нет, Малух, не буду говорить. Просто займи там место и смотри внимательно.

В этот момент раздался вопль Ильдерима:

— Что! Клянусь величием Божиим! Что это?

Он толкнул своего коня ближе к Бен-Гуру, указывая пальцем на листок.

— Прочти, — сказал Бен-Гур.

— Нет, лучше ты.

Бен-Гур взял бумагу, подписанную префектом провинции, как организатором игр, и выполняющую функции современной программки. Она сообщала публике, что сначала состоится необычайно пышная процессия, что за процессией последует обычное чествование бога Конса, после чего начнутся игры: бег, прыжки, борьба, кулачный бой — каждый в установленном порядке. Указывались имена атлетов, их национальности и школы; состязания, в которых они принимали участие, завоеванные призы и призы, предлагаемые в данных играх, — в последнем пункте крупными цифрами обозначались суммы денег, что говорило об уходе дней, когда венка из сосны или лавра было довольно для победителя.

По этим частям программы Бен-Гур лишь скользнул беглым взглядом. Наконец он дошел до состязаний колесниц. Любители героического спорта заверялись, что им будут показаны Орестеевы игры, невиданные доселе в Антиохии. Город устраивал зрелище в честь консула. Сто тысяч сестерциев и лавровый венок ждали победителя. Далее следовали имена участников. Всего их было шесть — все на четверках; а для большей зрелищности все они будут стартовать одновременно. Далее описывалась каждая четверка.

I. Четверка Лисиппа Коринфянина — двое серых, гнедой и вороной; выступали в Александрии в прошлом году и в Коринфе, где победили. Возничий Лисипп. Цвет желтый.

II. Четверка Мессалы из Рима — двое белых, двое вороных; победители в цирке Максима в прошлом году. Возничий Мессала. Цвета алый с золотом.

III. Четверка Клеанта Афинянина — трое серых, один гнедой; победители в Ишмийских играх прошлого года. Возничий Клеант. Цвет зеленый.

IV. Четверка Дикея Византийца — два вороных, один серый, один гнедой; победители этого года в Византии. Возничий Дикей. Цвет черный.

V. Четверка Адметия Сидонянина — все серые. Трижды выступали в Цезарии и трижды побеждали. Возничий Адметий. Цвет голубой.

VI. Четверка Ильдерима, шейха пустыни. Все гнедые; первые состязания. Возничий Бен-Гур, еврей. Цвет белый.

Возничий Бен-Гур, еврей!

Почему это имя вместо Аррия?

Бен-Гур поднял глаза на Ильдерима. Он понял причину восклицания араба. Оба пришли к одному заключению.

Рука Мессалы!

Утро еще не успело спуститься на Антиохию, а уж Омфалус близ центра города превратился в бурлящий ключ, из которого во всех направлениях, но преимущественно вниз, к Нимфеуму, и на восток и запад вдоль колоннады Ирода, текли потоки людей, ибо это время было посвящено Бахусу и Аполлону.

Нигде это время не могло быть проведено лучше, чем на огромных крытых улицах, представлявших собой буквально многие мили портиков, высеченных из мрамора и отполированных до последней степени совершенства. Тьма была изгнана отовсюду; смех, пение и крики не иссякали, умножаясь эхом в гротах и превращаясь в слитный шум.

Множество представленных национальностей могли бы удивить чужака, но не жителя Антиохии. Среди многочисленных миссий великой империи не последними казались смешение людей и знакомство чужестранцев. А значит, люди снимались с места и шли, беря с собой свои костюмы, обычаи, речь и богов; и там, где им нравилось, они останавливались, обзаводились делом, строили дома, возводили алтари и — оставались тем, чем были дома.

Была, впрочем, этим вечером одна особенность, которой не упустил бы никакой наблюдатель. Почти на каждом прохожем был цвет того или иного из возничих, объявленных на завтрашние состязания. Иногда это был шарф, иногда значок, часто лента или перо, но в любом случае это означало, за кого болел обладатель; так зеленый цвет был на друзьях Клеанта Афинянина, а черный — приверженцах византийца. Обычай известен едва ли не со времен Ореста и, между прочим, достоин изучения, как одно из чудес истории, иллюстрирующих, на какие крайности может толкать человека глупая прихоть.