Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

Вздохнув и подумав, что это судьба, и пусть будет все так, как предначертано свыше, Брантом вернулся в покои герцога Алансонского.

Короля Наваррского, действительно, позвала к себе Екатерина Медичи, и его дворяне стояли в коридоре, ожидая выхода своего монарха. Лесдигьер и Шомберг, оставив остальных слушать стихи Агриппы Д'Обинье, отошли и заняли место, откуда хорошо было видно все придворное общество, собравшееся в галерее.

Минут через пять к ним подошли с обворожительными улыбками две фрейлины и загородили всю картину.

— Фи, господа, — сразу же затараторила одна, — как не стыдно отдаляться от общества в то время, как оно говорит только о вас. А еще уверяют, что гугеноты общительны и галантны. Как можно быть таким букой, господин Лесдигьер, ведь, насколько мне помнится, вы никогда не избегали женского общества и всегда были окружены толпой поклонниц. Или вы с тех пор изменили своим привычкам?

— А вы, господин Шомберг, — горячо поддержала другая, — разве записались в монахи, что не желаете обращать внимание на дам, которые хорошо вас помнят и недоумевают о причине нашего столь холодного отношения?

Друзья одновременно подумали об одном и том же — кажется, это было то самое, о чем предупреждала их Диана Французская. Однако явно показывать своего безразличия не следовало, это вызвало бы у королевы-матери подозрения в тайном замысле гугенотов, не расположенных вести себя весело и беззаботно, и они приняли игру, не желая показывать, что о них уже позаботилась жена маршала де Монморанси.

— С тех пор утекло много воды, сударыня, — легко улыбнулся Лесдигьер, — а ведь вкусы и привычки каждого человека с течением времени либо меняются, либо совсем исчезают. Этому немало способствует отношение к протестантам короля и вдовствующей королевы, а также всех католиков, находящихся здесь, которые, услышав крики «Бей!», готовы перерезать и передушить половину Франции.

— Ах, — печально вздохнула одна, — мы разделяем ваши огорчения, господа, но разве король виноват? Всему виной его святейшество, это он послал сюда своих клевретов, и они одурманили короля, напоив колдовским зельем.

— А заодно, — в тон ей прибавил Шомберг, — не забыв напоить этим же настоем добрую половину католиков Франции. С каких это пор, спрашивается, в Ватикане стали заниматься черной магией и изготовлением колдовских зелий, в чем обычно обвиняют гугенотов? И как это могли несколько папских посланцев за такой короткий срок опоить все королевство?

— Ах, стоит ли придираться к словам, мсье Шомберг? — защебетала фрейлина, — Ужасно, до чего вы стали несносны, а ведь раньше вы никогда не заговаривали с дамами о политике.

— Мы и сейчас не говорим, сударыня, — с иронией ответил Шомберг, — и все, что вы слышали, всего лишь шутка. Никто и не думает обвинять короля, а если у кого-то и осталась злоба, то она давно прошла, ведь король публично попросил прощения у всех гугенотов Франции, а истинных зачинщиков смуты принародно казнил. Не правда ли, Франсуа?

— Ну, разумеется, — кивнул Лесдигьер. — Случилось это, помнится, на Гревской площади в славном городе Париже, и мятежниками были объявлены господа де Брикмо и де Кавань, оба протестанты.

— А коли так, то нечего дуться на весь свет, расскажите-ка нам лучше, с какими дамами приходилось вам встречаться в последние годы, и как вы проводили время? Ведь не станете же отрицать, что у каждого из вас было множество любовных приключений, и что о подвигах во славу Венеры вы думали чаще, чем о битвах на полях Марса?

— Вы полагаете, сударыни, что об этом стоит рассказывать совершенно незнакомым людям и выставлять себя, таким образом, если не на посмешище, то, прошу прощения за неудачное сравнение, этаким Купидоном, стрелы которого неотразимы и всегда ранят женщин прямо в сердце?

— Смотря где оно расположено, — игриво заулыбалась вторая фрейлина. — У многих оно не в груди, как у остальных, а значительно ниже.

Шомберг усмехнулся и покрутил ус.

— А вы полагаете, — удивленно продолжала первая, — что этого не следует делать? Сразу видно, что либо вы провинциалы, либо давно не были при дворе. Да ведь только этим здесь все и занимаются. Что, например, произойдет на следующий день, если этой ночью мы уединимся где-нибудь и проведем ее вчетвером?

— Что же произойдет на следующий день? — озадаченно спросил Шомберг.

— А то, что наутро я буду рассказывать, как провела ночь с вами или, к примеру, с вашим другом. А вы станете рассказывать, как провели ночь со мной или с моей подругой и какие у нас достоинства или недостатки. Таким образом, весь завтрашний день о нас будут говорить, и мы будем в центре внимания двора. На следующий день в этой роли выступят другие.

— А если мы не захотим рассказывать? — заинтересовался Шомберг.

— Тогда с вами никто не станет разговаривать, и вы окажетесь не то что в центре внимания, но вообще вне общества. Вас не поймут, а если и будут говорить, то только дурное.

— Странно, раньше это не было в моде… Значит, такое общество, в котором находимся сейчас мы, вы считаете вполне порядочным?

Фрейлина хмыкнула и передернула плечиками:

— Вы забываете, что мы живем не при испанском дворе и здесь совсем другие нравы. Посмотрите вокруг. Хотите, например, я расскажу вам, в какой компании кто и о чем говорит? Хотите?

— Нет, — коротко ответил Лесдигьер.

— Конечно же, хотим! — воскликнул Шомберг и бросил укоризненный взгляд на друга. — Но не можем понять одного: откуда вам все это может быть известно?

— Хм, — снова пожала оголенными плечиками фрейлина, — здесь каждый все про другого знает, а не знать — считается позорным и не современным. Вот, например, видите вон там слева стоит группа из пяти человек: две дамы и трое мужчин? Да не там же, не туда смотрите. А, вы об этих? Ну, до них мы тоже дойдем. Так вот, о тех пятерых. Заметили? Отлично. Видите, кто в центре внимания и жестикулирует руками? Это виконт де Кандаль. Он рассказывает, какими ласками одаривала его нынешней ночью маршальша де Сен-Пре, и как ему чуть свет пришлось выпрыгивать в окно, потому что неожиданно вернулся ее муж, которого вчера король отправил в Венсен. А до этого мадемуазель Д'Ардитье, это та, которая слушает виконта, разинув рот, рассказывала, как она за ночь побывала сразу у трех королей: наваррского, французского и польского. Она хотела еще прыгнуть в постель к польскому гетману Радзивиллу, который вчера напился до бесчувствия, и был оставлен на ночь в Лувре, но ее вовремя удержали, иначе гетман составил бы нелестное представление о нравах французского двора.

Лесдигьер смеялся, опустив голову. Шомберг головы не опускал; он зорко глядел туда, куда указывала словоохотливая фрейлина, и внимательно ее слушал. Надо полагать, он набирался опыта для предстоящих светских бесед.