Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая

— Выгоните этого мальчишку! — приказала она слугам.

Но Пьеро все кричал: «Мама! Мама!»

— Видать, он сошел с ума! — сказал лакей, пытаясь его увести.

Ребенок кусался, царапался, но не выпускал платья Эльмины. Она заметила наконец, что мальчик протягивает ей какой-то флакон. Но его выхватил Клод Плюме, появившийся вслед за Пьеро.

Бандит пришел в ярость. Так, значит, его приемный сын, уразумев наконец, что происходит, решил предупредить мать и вернуть ей одну из улик против нее!

— Как! — воскликнул Санблер громовым голосом, забывая, что он сам — убийца, — неужели правосудие не свершится?

Потрясенные Эльмина и Николя молчали. В порыве негодования Санблер бросился на княгиню и задушил бы ее, если бы ребенок не кинулся между ними. Бандит остановился, невольно тронутый тем отчаянием, с каким Пьеро опять пытался прильнуть к матери. Но та гадливо вырвала свою голубую атласную юбку из вцепившихся в нее ручонок. Ее движение было так резко, что Пьер упал и ударился головой о паркет. Санблер устремился к потерявшему сознание мальчику и унес его, крикнув Эльмине:

— Это ваш сын! Вы забыли о нем, но он-то помнит вас!

Его слова были встречены ледяным молчанием. По мнению слуг, хозяева были чересчур снисходительны, не потребовав ареста человека, так оскорбившего их. Но Николя и Эльмина умели с помощью лицемерия и подкупа избегать кривотолков. Оправившись от испуга, они заявили, что Плюме — сумасшедший; его безумие передалось и сыну. Инцидент не получил огласки.

Санблер бережно отнес ребенка домой (он и сам не подозревал, что способен на такую нежность), уложил его и тщетно пытался привести в чувство. Врачу это удалось, но обморок сменился конвульсиями не то от душевного потрясения, не то от ушиба. Исход был роковым: через неделю Пьеро умер, не переставая повторять: «Мама! Мама!»

Полиция, по настоянию князя Матиаса, предприняла розыски Клода Плюме, но безуспешно: после смерти приемного сына, охваченный глубокой тоской, он уехал в Австралию.

Перед объездом Санблер отправил вдове Марсель расписку, уже дважды нами упомянутую.

— Если это не подделка, — воскликнула мерзкая женщина вне себя от радости, — то за эти несколько строчек можно будет дорого взять! Однако дело надо повести искусно, чтобы не остаться с носом. Этот орешек нелегко раскусить!

Ее размышления были прерваны приходом весьма почтенного на вид господина. Он принес два пригласительных билета на собрание членов религиозной общины, которое должно было состояться на Риджент-стрит, одной из самых красивых улиц Лондона. Билеты были подписаны весьма уважаемыми лицами, улица находилась не в районе трущоб; собрание было назначено не на поздний час. Тем не менее вдова Марсель и ее дочь, пообещав непременно прийти, в тот же день тайком уехали в Дувр, где сели на пароход, отплывший в Антверпен. Ловушка оказалась чересчур простой для такой хитрой дичи; князь и княгиня Матиас поняли это слишком поздно.

Графиня Фегор и молодой секретарь комитета не очень удивились, заметив, что знатная чета чем-то расстроена. Старая ведьма и юный змееныш уже давно учли, что пахнет скандалом.

Агата Руссеран и ее дочь с величайшим вниманием следили за всеми статьями, в которых говорилось о приюте. Но нигде левые газеты не ожидались с таким нетерпением, как в тулонской каторжной тюрьме, куда их приносили тайком. Их зачитывали до дыр, и уже известный нам рассказчик комментировал новости с присущим ему здравым смыслом. Возбужденные обитатели камеры подолгу не могли заснуть; приходилось вновь и вновь повествовать о похождениях верзилы Кол я и дочери раджи, о долгополом , который препятствовал их любви, и о том, как в конце концов Коля сам стал раджой, выпустил всех узников из темниц и повесил своего врага… Но потом опять возвращались к делу Бродара.

Когда либеральная пресса вновь заговорила о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард, тетушка Микслен воспрянула духом: надежда отомстить за Розу придала ей силы. Несчастная женщина не могла думать ни о чем другом и, несмотря на горькую нужду, все время продолжала розыски, стремясь пролить свет на это дело. Кое-что ей удалось выяснить. Так, она узнала от самих Пиньяров, что их дочь, похороненная на кладбище, которое находилось на месте приютского сада, умерла, когда ей было шесть лет. Всего только шесть! Драгоценное указание! Ведь разница между скелетами детей шести и одиннадцати лет не может не бросаться в глаза.

Никому ничего не сказав, вдова Микслен отправилась взглянуть на памятник, поставленный Пиньярами своей девочке. Надпись на нем гласила: «Здесь покоится Селанира-Полимния Пиньяр, несравненной прелести дитя, умершее в возрасте шести лет». Теперь мать Розы обладала важной уликой.

Аббат Гюбер тем временем подводил свою контрмину. Он старался собрать как можно больше сведений о приюте, о Девис-Роте и обо всем, что в той или иной мере задевало интересы церкви. Словно случайно познакомившись с г-ном N., аббат Гюбер скоро оказался в курсе всего, что тому было известно. Следователь чуть было не поделился с аббатом и своими опасениями насчет неприятностей, которые могла навлечь на него дружба с де Мериа, Николя и другими.

Вскоре чиновник и аббат так сблизились, что Гюбер получил возможность всюду совать свой нос. Г-н N. глупел все больше и больше, и аббат, восхищавший его своими юридическими познаниями, в конце концов стал всем распоряжаться вместо своего друга. В карман Гюбера попали и первые отчеты о розысках сумасшедшей девушки, бежавшей по дороге из больницы, и несколько уцелевших писем вдовы Микслен. Затем — протоколы обысков в приюте и у Девис-Рота после взлома двери в его доме, — словом, все, что имело отношение к этому делу. Следствие шло своим чередом; г-н N. даже не перелистывал бумаг: аббат избавил его от этой заботы.

Оба они придерживались одних и тех же взглядов на социальный вопрос; оба были убеждены в необходимости самых суровых репрессий. «До чего бы дошло, — говаривал аббат, — если б не священники и жандармы? Никто бы не боялся ни ада, ни тюрьмы. Порядочные люди, у которых бывают маленькие слабости, попали бы во власть безбожников… В них тыкали бы мозолистыми пальцами, их осуждали бы наравне со всеми…» Одна мысль о том, что эти хамы могли бы безнаказанно поднимать руку на благочестивых людей, за которыми водятся кое-какие мелкие грешки, переполняла скорбью сердца г-на N. и аббата Гюбера. Подумать только, до чего дошло нечестие: на высокопоставленных лиц глядят без всякого страха!

Удобно развалясь в кресле, следователь слушал велеречивые рассуждения Гюбера. Начальство уже похвалило г-на N. за то, что он удачно провел по указке аббата одно дело; он вновь стал лелеять честолюбивые мечты и вспомнил, как ему снилось, что он с весами правосудия в руках восседает перед смиренно склоненными представителями всех наций.