Анатолий Аргунов - Студенты. Книга 2

Но люди, его соратники по Политбюро, делегаты съезда, на котором он нес эту околесицу, почему все промолчали? Собственно, проглотил блесну и сам народ. А что ему оставалось? Он устал от коллективизации, репрессий за инакомыслие, от войны и постоянного голода. Страна хотела и поверила в сказку со скатертью-самобранкой. Поэтому любая ахинея из уст политического руководителя встречалась на «ура». Но когда лидер державы покусился на устои крестьянства и стал насаждать еще более радикальную коллективизацию, чем его предшественник, обложив сельчан непосильными налогами на все — от курицы в сараюшке до коровы во дворе. Последней каплей народного терпения стала кукуруза. Ее посадку Никита Кукурузник, как его прозвал народ, велел осуществлять по всей стране — от Мурманска до Якутии. Маразм, с которым насаждалась эта идея, выходила за рамки здравого смысла, но на местах чиновники и советы разных уровней бодро докладывали о ходе посевной и охвате новых площадей под царицу полей. Итог известен: в засушливых регионах кукуруза засохла на корню. В северных землях — просто замерзла. Но кто ответил за это безобразие? Никто. И когда сегодня возвеличивают Никиту Хрущева, забывают, что кроме «оттепели» он дал толчок к идеологии разрушения того, во что ранее свято верил сам. И если история повторяется, то уже оборачивается фарсом, и куда более жестоким и ненужным, чем в те далекие времена, когда народ устал от сталинской дисциплины и захотел перемен.

Вот и сейчас, приехав в Питер на международный симпозиум по легочным заболеваниям, Савва Николаевич вновь сидел и слушал речи министерских чиновников о блестящих перспективах отечественного здравоохранения. Но не это пугало Савву Николаевича, а то, что рулить целой отраслью медицины поручили людям, далеким от пульмонологии. И все, что они могли, — это красиво поговорить. Проверка на деловитость хозяина начинается со встречи гостей. Савву Николаевича встретили плохо. Вернее, никак. Так же и большинство его коллег.

В холле гостиницы, куда приехал Савва Николаевич ранним утром, администраторы зевали на рецепшене, потирая глаза. Редкие посетители дефилировали по мраморному полу, как тени.

— Я на конференцию. — Савва Николаевич подал приглашение молодому человеку за стойкой.

Тот вежливо, но с плохо скрываемым раздражением улыбнулся.

— Один момент. — Он включил компьютер, стал щелкать клавишами, ища фамилию стоящего перед ним седовласого человека. — Извините, а вас в списке забронированных нет.

— Как нет? — не поверил Савва Николаевич.

— Нет. Вот есть Михайлов, Мардашов, Морозов, а Мартынова нет.

— Но, молодой человек, у вас в руках мое официальное приглашение. Там все данные обо мне и сообщение о забронированном месте в вашей гостинице.

— Извините, Савва Николаевич, но я здесь ни при чем. — И он протянул приглашение профессору Мартынову обратно.

— Ладно, хорошо. Вы не можете решить этот вопрос, позвоните тогда старшему администратору, пусть он разберется.

— Его нет. Он будет к девяти утра.

— Но в девять начнется конференция. Мне нужно хотя бы переодеться, умыться и привести себя в порядок.

— Ничем вам не могу помочь.

— Послушайте, молодой человек, я заплачу двойную цену за номер, прошу решить вопрос.

Молодой человек встрепенулся, услышав про двойную цену, и кому-то позвонил по мобильнику. Ответ, видимо, его не удовлетворил, и он отошел чуть в сторону от стойки. Позвонил еще куда-то. Через минуту администратор вернулся.

— В нашей гостинице до девяти утра точно нечего делать, а вот в соседней, через три остановки отсюда, есть свободный номер. Я договорился, чтобы его отдали вам.

— Как в другой? Но тут же конференцзал, коллеги и все прочее. В другую я не хочу.

— Как знаете, вам тогда придется подождать до девяти, когда подойдет наше руководство и организаторы с вашей стороны.

— Мне бы переодеться, молодой человек, отдохнуть, а потом разборки устраивать.

— Можете спуститься в туалет, вниз и налево. Другого места нет, к сожалению.

— Как в туалет? Переодеваться в туалете? — не понял Савва Николаевич.

— Да, так все делают…

— Первый раз слышу! Мне доводилось бывать во многих странах мира, но ни в Нью-Йорке, ни в Париже такого не было, чтобы там предложили переодеться и отдохнуть в туалете! — И Савва Николаевич рассмеялся. Злость куда-то улетучилась, как бы сама собой. А чему, собственно, он удивляется? Он же в России. Его любимой России.

У нас хоть к кому отношение хорошее, но только не к самим себе. Как было, так и осталось. В космос первыми полетели — случайно! Первую космическую станцию создали, более десяти лет на ней работали — ерунда. Лучший в мире балет организовали — подумаешь!

Как-то на одном симпозиуме, еще при советской власти, Савва Николаевич одному упертому японцу ответил:

— Хорошо, опередили вы нас в качественных машинах, телевизорах, роботах, может, еще в чем-то. Тогда чего бы вам, господа японцы, немцы, англичане в придачу с французами и прочими шведами в космос хоть один раз не слетать.

И японец замолчал, склонив голову.

Потом на другой день подошел и извинился, мол, был не прав…

Культурные люди, не то что американцы. Тем хоть в глаза, а им божья роса. Наглый народец, наглый и самовлюбленный, в себя и в свою Америку.

В это время невеселые мысли прервал знакомый голос:

— Савва Николаевич, вы ли это?

Савва Николаевич оглянулся. Перед ним стоял давнишний приятель и коллега из Якутии, Дорофей Михеевич Малеев, торакальный хирург. С ним они когда-то учились в аспирантуре.

— Если не я, то кто?

Они обнялись.

— Рад, рад повидаться с вами, Савва Николаевич.

— И я тоже. Сколько лет, сколько зим?

— Да с десяток, не меньше, последний раз мы вместе, кажется, в Лиссабоне были…

— Нет, в Иркутске. Помнишь конференцию с китайцами из Тибета…

— Точно, точно, Савва Николаевич. Вы почему тут сидите, как неприкаянный?

— Мест нет.

— Как нет? А бронь?

— Бронь приказала долго жить. Новому начальнику, наверное, не до нас, забыл зарезервировать место. Вот и маемся. Тут уже с десяток таких, как я, набралось.

— Подождите минуту, Савва Николаевич, я сейчас посмотрю, что с моей бронью. Я заказывал три места, заранее оплатил. Вы же знаете, мы издалека летим, поэтому привык все делать заранее. Не то куковать будем, обратно-то не убежишь. Это не то что у тебя, сел в машину и через 3–4 часа дома. А мне же лететь восемь часов без пересадки, а с пересадками все 10.

— Понятно, понятно, Дорофей Михеевич. Давайте, попытайте счастья, я пока здесь побуду, посмотрю за твоими вещами.

— Хорошо.

Дорофей Михеевич отошел к стойке, а Савва Николаевич впервые за сегодняшнее утро улыбнулся: «Дорофей все такой же оптимист. Иначе нельзя там, где вечный холод и зима десять месяцев в году, без оптимизма не выживешь».