Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

— Поползли,— бодро повелел Петров.

Но выяснилось, что рожденный ходить,— ползать, увы, не может.

— Хватит, черт бы их побрал совсем,— возмутился вдруг Петров, поднялся и, до пояса возвысившись над канавой, зарысил, прижав локти к кожанке.

Пробежали они совсем немного: из поля зрения пулеметчиков оба, видимо, вышли. Петров остановился, учащенно дыша, осмотрелся, что-то презрительно пробормотал по-болгарски и вылез на шоссе.

— Ну и ловкие, сволочи,— с сердцем выругался он.— Ты подумай, как быстро они втащили его на этакую верхотуру и уже чешут по шоссе. Хоть и по узкому отрезку, да ведь бьют. Фактически оно перерезано, и утешаться, что не вышли они на него, больше не приходится. Все равно что вышли, раз движение под угрозой. Придется объезд устраивать, чтоб им ни дна ни покрышки!.. Пошли, однако. Чтоб Лукач все поскорей узнал...

Почти месяц длилось сражение на Хараме, в котором участвовало с обеих сторон небывалое число людей и количество боевой техники. И хотя началось оно с убийственной неудачи у Пендоке, а также с утраты вершины Васиа-де-Мадрид, а позже и второго, безымянного, моста выше по реке, затяжные бои не привели к тому, ради чего были затеяны фашистами. Связи осажденной столицы о остальной территорией Республики, особенно же с богатейшей в продовольственном отношении валенсийской Уэртой и вообще с югом, нарушены не были. Между тем именно ради этого штаб мятежников, оголяя второстепенные фронты, бросал по совету гитлеровских военных специалистов в наступление все новые и новые части вместо потрепанных в непрерывных атаках. Однако им противостояли отборные республиканские бригады. Кроме Двенадцатой и сразу за ней переброшенной сюда Одиннадцатой в дело были введены и Четырнадцатая, и принявшая на Хараме боевое крещение только что доставленная из Альбасете, блестяще подготовленная Пятнадцатая интербригада, а также испытанная дивизия Листера, сформированная тоже Пятым полком бригада под командованием итальянского эмигранта Нино Нанетти, бригада карабинеров и другие, заслуживавшие полного доверия части.

Еще в первый день гарибальдийцам при действенной поддержке шести танков удалось отбросить противника почти к самому мосту и достаточно твердо закрепиться. Правда, уже тогда франкисты, переправившие на эту сторону две новейшего образца немецкие скорострельные противотанковые пушки, подбили три танка, и еще один вывела из строя обычная полевая артиллерия, так что успех обошелся недешево. Тогда же осколком снаряда был ранен в голову Паччарди, по счастью нетяжело. Пьетро Ненпи перевязал его, и он остался командовать батальоном.

Тяжелее всех на этом, начальном, этапе пришлось полякам, защищавшим Арганду левее итальянцев. Их атаковали два табора марокканцев, ринувшихся в бой с прямо-таки первобытной страстью. Их численное превосходство заставило польский батальон отойти на следующую гряду холмов, не успев при этом вынести своих убитых и даже тяжелораненых, которых озверелые «регулярес» перерезали.

Такие же тяжелые бои, сопровождавшиеся рукопашными схватками с применением штыков и прикладов, велись в течение нескольких суток по всему Харамскому фронту, особенно же в расположении дивизии Листера, а также Пятнадцатой бригады. Однако постепенно вражеский напор стал ослабевать, поскольку обороняющиеся все глубже зарывались в землю и все сложнее делалась конфигурация траншей, все расчетливее располагались огневые точки, все дальше к тылу уводили ходы сообщений. К концу февраля положение окончательно стабилизировалось, и лишь артиллерийские дуэли да возникающие порой над фронтом воздушные сражения напоминали, что война продолжается.

Около недели командный пункт Лукача пребывал на сахарном заводе, стараниями Морица идеально связанный со штабами батальонов и батареей и уж конечно с командующим сектором. Несмотря на тщательное соблюдение детальных указаний комбрига, касающихся скрытности и строжайшей автомобильной конспирации, вражеские артиллерийские наблюдатели что-то все же засекли, а может быть, им помогла пресловутая пятая колонна, но, как бы то ни было, в один очень ненастный день, вернее, утро, три вражеские батареи, в общей же сложности двенадцать орудий, внезапно шарахнули по давно бездействующему заводу, да так, что, казалось, весь он взлетает в небеса. Лишь к вечеру прекратился этот обстрел, когда производственные здания и пустые склады превратились в руины, среди которых темно-красным обелиском вызывающе продолжала торчать фабричная труба с черно-красным флагом наверху. Кроме нее таинственным образом уцелела еще заводская контора. В ней и пребывал штаб Двенадцатой во главе с Лукачем.

Комбриг приказал перебазироваться в Арганду, но и там его не оставили в покое. Уже на второй день, ровно в час, на центр городка налетели, безусловно, кем-то наведенные неправдоподобно низко шедшие три «юнкерса». Каждый сбросил лишь три бомбы, но все девять явно предназначались новой резиденции генерала Лукача. Правда, всего одна из них угодила в цель, но и ее оказалось вполне достаточно, чтобы от двухэтажного дома осталась куча битого кирпича и мусора. Удачную эту бомбежку, видимо, предопределяла уверенность, что даже во время войны все нормальные люди садятся обедать в час дня, и, вероятно, фашистский агент уведомил свое начальство о блестящем успехе воздушной атаки. Однако в ритуальное время ни одного человека в штабе не было: все офицеры, начиная с комбрига, находились в самых разных точках фронта, на командном же пункте дежурил один телефонист. А так как Мориц обладал заметным предрасположением к подпольной деятельности, то и в Арганде коммутатор находился в подвале, и рыжего Ожела лишь завалило, впрочем основательно, так что саперы откопали его лишь к вечеру. Девятью двухсоткилограммовыми бомбами был убит часовой, стоявший в воротах.

И в конце месяца, когда стало несомненным, что франкистские войска, так и не выйдя на валенсийское шоссе, окончательно выдохлись, Белов, передавший Клоди для размножения текст приказа о выводе бригады в резерв Центрального фронта, закурил и удовлетворенно проговорил:

— Выстояли, выходит, и на сей раз. Потери, понятно, ужасные, но выстояли. Если так и дальше пойдет, смотришь, через полгода мы уже здесь станем не нужны. Без нас управятся. И тогда, наконец, поедем мы, братцы, домой, к женам и детям. То-то радости будет!.. Ну, а там отдохнем месячишко и за работу. Скорее всего, новую нам дадут. На наших-то местах давно другие сидят, не выгонять же их. Значит, снова придется анкету заполнять, и встретится в ней знакомый вопрос: дескать, чем вы подтвердите свою преданность делу трудового народа? И все мы, как один, напишем — добровольным участием в испанской войне…