Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

Государь нахмурился, насупился и неодобрительно посмотрел на меня его не взволновали вести о том, что мой сын еженощно исполняет "супружеский долг" по отношению к другому мужчине, но — идея о "содержании" его покоробила.

Тогда сестра моя Доротея, чуть кашлянув, объявила:

— Все сие — так, но… Не наш племянник живет за чужой счет, но ровно наоборот.

Мальчику — восемнадцать. Пора ему получать имя в обществе, а кто такой — Жорж Дантес? Пфуй. Пустота. Ничего.

Зато барон фон Геккерн — полный банкрот. Растратил весь капитал на своих малолетних любовников… И он — бездетен.

Вообразите ж себе, Ваше Величество, что через некий срок барон усыновит моего племянника и тот станет — полноправный барон Карл фон Геккерн. Барона фон Геккерна вы готовы принять в свою свиту, иль вам по душе более лягушатник Дантес?!

Но все имеет какую-то цену…

Барон за сие будущее усыновление спросил денег и — супружескую постель. Я, будучи во Франции, согласилась, при условии, что об этом не будет знать мой племянник…

Его связь с бароном — его собственный Выбор, но насколько мне ясно сие нисколько не умаляет его Честь и Достоинство. Пока деньги от нас Честь мальчика вне подозрений!

Государь внимательно выслушал мою сестру Доротею, задумался, а потом задумчиво произнес:

— Мы живем по нормам сословной Монархии. Я принимаю то, что дети наиболее близких и родных мне людей могут появиться на свет не в той кровати, коей они несомненно заслуживают. Я принимаю подобные усыновления, ибо сие — Восстановление Божественной Справедливости и Сословного Права. Я принимаю — деньги за подобное усыновление, ежели дворянством своим торгуют не мои подданные.

Но… Связь мужчины с мужчиной… М-да… Я знаю, что многие из наиболее верных и близких мне… Но до конца "переварить" сие…

Сделаем так. Ежели Жорж Дантес докажет Право свое стать бароном фон Геккерном, я приму его, как родного племянника, и возвышу в соответствии с тем, что должно быть моему племяннику. Но до тех пор, — сие Жорж Дантес. Безродный якобинец и лягушатник Дантес… Такова моя Воля!

В том году началось Восстание в Польше. Сын мой сразу же пошел добровольцем в чине вольноопределяющегося и на первых порах был зачислен в драгунский полк. Это было самое большее, что я мог сделать — хорошо хоть "незаконного" не заслали (по негласному обыкновенью) в гусары, — это было бы просто ужасно: гусары почитаются самыми "отбросами высшего общества.

К счастию — в первые ж дни Войны случилась Первая битва при Модлине и мальчик мой в миг гибели командира принял командование на себя и управлял целой ротой в несчастном для нас сражении до конца. При сием он был дважды ранен, но не отошел и даже организовал грамотный арьергард, когда пришел приказ отступать.

При разборе этого боя старшие командиры в один голос произнесли свой вердикт: "Мальчик — вылитый Бенкендорф. "Никакой" в смысле стратегии с тактикой, но — необычайно смел и отважен и нижние чины инстинктивно слушаются его. Равно как слушались — отца его, деда и прадеда. Сие в Крови фон Бенкендорфов. Равно как и — отсутствие полководческих качеств.

Командующий нашей армии — мой друг Ваня Дибич так охарактеризовал сына моего Государю:

"Карл весь в батюшку — природный комбат, — солдаты за него и в огонь, и в воду, и хоть на рога к черту! Но — упаси Бог от команды над хотя бы полком, — те, до кого он не в состоянии докричаться — обращаются в стало ослов, да — баранов.

Ежели вы изволите сделать его генералом, надо бы сыскать что-нибудь навроде того, кем был его батюшка. Спецбатальон по особым заданиям, разведкоманду для глубоких рейдов по вражьему тылу — что-нибудь этакое.

Как офицер же он — безупречен.

Брат мой прочел сие донесение, расплылся в улыбке (Nicola сам в сущности — идеальный комбат, но — никакой полководец: сие — в Крови Бенкендорфов) и объявил:

— Доставьте ко мне моего племянника. Я хочу его видеть. Я хочу его видеть моим адъютантом в моей кавалергардии!

За день до того, как сын мой стал кавалергардом, барон усыновил его и в свиту попал не безродный Дантес, но — потомственный барон фон Геккерн…

Прошли годы. В 1837 году сыну моему пришлось оставить Империю (я ниже объясню — почему) и он вернулся во Францию.

Так как теперь он стал полноправным членом нашего дома, для него раскрылся кошелек всей нашей семьи и у него сразу же появилось много друзей.

Как я уже говорил, в дни моей "командировки" во Францию, я близко сошелся с "корсой" Бонапартов и сия приязнь перешла и на Карла. Не прошло и полгода, как сын мой стал "теневым министром финансов" в свите претендента на французский престол — Наполеона Людовика Бонапарта и главным его кредитором. (А сие — в Крови дома фон Шеллингов!)

В среде бонапартистов подвизался и никому не известный тогда романист Александр Дюма — сын наполеоновского генерала Дюма. История сына моего оказала возбудительное влияние на фантазию романиста и вскоре он написал пухлый роман под названием "Граф Монте-Кристо.

В романе сием — безвестный юноша Эдмон Дантес по ложному обвинению томится в угрюмой тюрьме, а затем — внезапно возвращается в свете Славы и денег, чтобы отмстить всем обидчикам…

Что характерно, — во Франции по сей день никто и не ведает, что подлинное имя блестящего барона фон Геккерн — Жорж Дантес и что ему в молодости довелось "познать — почем фунт лиха.

Сыну моему роман пришелся по вкусу, порадовал он и его жену урожденную Гончарову. Граф Монте-Кристо привез с собой восхитительную красавицу "из восточных краев" — сие и есть красавица Гончарова, — недаром что ее родная сестра стала — "Первой Красавицей Российской Империи"!

Идея же, что блага пришли чрез умудренного опытом "старца Фера" — тем более польстила моему мальчику, ибо в старце сием он углядел мой портрет. (Я уже стал Гроссмейстером "Amis Reunis" и ежели вы задумаетесь над именем аббата из "Графа де Монте-Кристо", вы уловите явную связь.)

Сын мой раскрыл свой кошелек, все прежние романы Дюма были переизданы многотысячными тиражами и прежде безвестный автор тех же "Трех мушкетеров" в одно прекрасное утро проснулся богатым и знаменитым, как Крез.

Дружба сия зашла далеко, — сын мой, как истинный Меценат, приблизил к себе романиста, тот "поделился своим отблеском Славы" и они стали жить "рука об руку" — "Писатель-Творец" и его "Благосклонный Издатель.

За частыми посиделками "за рюмкой чая" сын мой стал много болтать, пересказывая все то, что я ему рассказал за время наших общений в дни жизни в Империи. И…

Вообразите себе, — что вынес из всего этого жалкий писака! На его вкус выходило, что в крупнейшей, богатейшей и могущественнейшей из Империй нашего времени на престоле творилось — черт знает что!