Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу

— Вижу, ты там побывал.

— Пользуюсь любой возможностью… Итак, один из группы выступает вперед, сатрап кивает, и вся группа, согнувшись в поклоне, почти ползком приближается к трону. Уровень поклона зависит от гибкости спины и степени подобострастия. Ваш поклон, вероятно, будет на уровне собственного достоинства, так что Бог в помощь. Отправляетесь туда каждый в отдельности. Старейшины об этом знают. Дорогой учитель, мы с вами. Вы с Богом.

Еще достаточно рано. Хибарки, словно овцы, прижавшиеся друг к другу, забылись в пугливом сне. Сырость, ползущая из поймы, пронизывает кости. Стоит выбраться из низины, как сразу же попадаешь на улицы, полные народа, идущего к центру, где уже не видно огней, еще не льется в фонтанах вода, но уже слышатся звуки медных труб.

С приближением к дворцу все труднее пробиться сквозь толпу. Незнакомые люди, осатаневшие от любопытства, дышат Моисею в затылок, толкают локтями, теснятся под грозными взглядами чернокожих стражей порядка, стоящих вдоль улицы, и вместе с оглушающим ревом медно-трубного оркестра внезапно из-за угла вырываются, строем по три, колесницы: воины, на подбор атлеты, подобно мумиям, замерли на них; лучники и копьеносцы — несть им числа, — словно бы слившись воедино, движутся вслед за колесницами гусиным шагом. Рев толпы по обе стороны парада, кажется, сотрясает стены самого дворца. Тщетно пытается Моисей отыскать в этой массе знакомые лица старейшин, Аарона. Легче идти со стадами в гору с утра до вечера, чем выстоять битый час, устав от этого кажущегося бесконечным войскового парада, а тут еще, вслед за армией, хлынули массы верноподданных, парами несущих прикрепленные к двум палкам папирусы — Моисей это видит впервые, — на которых огромными иероглифами начертано «Слава великому и верному другу народа!», «Спасибо властителю мира и богу за неустанную заботу о нас!», «В единстве с великим повелителем нашим и богом — наша сила!». Вдобавок, все усиливаясь и учащая дыхание, раздаются удары тамбуринов и постанывающие, знакомые с юности выкрики:

— Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему!

— Слава властителю Кемет — Солнцу поднебесного мира!

— Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!

Как это еще не обратили внимания на совсем оглушенного Моисея, не проявляющего не то чтобы патриотических, а вообще каких-то чувств. Ведь в два счета и задавить могут. Такого остервенелого, массового пароксизма подобострастия никакое самое разнузданное воображение не в силах представить, и это в отсутствие властителя. Что же будет, когда он появится?

Неожиданно Моисей чувствует чье-то осторожное прикосновение, и в следующий миг Мириам, размахивая тамбурином, прокладывает ему и себе дорогу к раскрывшимся воротам дворца, и все, как ни странно, расступаются, памятуя, что тамбурин тоже некая частица власти и дается не каждому встречному-поперечному.

С входом в прохладный сумрак бесконечного дворцового зала рев бесчинствующих за стенами обрывается. Вошедшая в зал довольно значительная масса людей охвачена робостью в свете бесчисленных факелов, которые не в силах разогнать какую-то даже священную густоту мрака. А вкруговую — пронизывающие, ощупывающие взгляды стражей.

Моисей отмечает в колеблющемся свете, довольно далеко от себя, лицо Аарона. Мириам осталась за воротами, ибо женщин в зал не пускают.

Долго, изнывая, переступая с ноги на ногу — сесть ведь негде да и запрещено, — ждут явления повелителя мира. И все же всегда появление его неожиданно. Это Моисею знакомо: довести людей до полного изнеможения и — не успеют они и глазом моргнуть — стремительно возникнуть во всем великолепии и сиянии короны, грима, жезла. И это после рева в тысячи глоток, парада, оглушающей музыки. В былые времена бывало — восторг подкатывал к горлу и люди умирали от разрыва сердца. Вон, кажется, кого-то уже понесли.

Из глубины дворца, приглушенные стенами, доносятся звуки фанфар, отмечающие восхождение властителя к своему трону, и наметанный глаз Моисея отмечает легкое похрамывание, слабый взмах левой, явно укороченной руки, которую невозможно сразу спрятать за спину, дрожание правой, принявшей жезл. Как это получается, что почти всегда у властителей то короткая нога, то сухая рука… Вероятно, Итро прав: телесные недостатки рождают у окружающих жалость к существу, а у него жестокость и подлость, не гнушающиеся ничем для достижения власти. Но кто эти окружающие? Ни одного знакомого лица, сплошные тыквы, покрытые потом подобострастия. Куда подевались царские принцы его, Моисея, молодости? Уничтожены, гниют в тюрьмах, прозябают где-нибудь в почетных ссылках?

Взмах жезла. И вот уже мимо Моисея и остальных, стоящих у стен, и вправду почти поползла первая группа, ухитряющаяся при этом — явно чувствуется давний опыт — нести на протянутых, изощренно скрепленных друг с другом руках дворец, сооруженный из муки, цукатов, фруктов, облитый разноцветным желе. Кондитеры всегда отличаются профессионально безграничным лизоблюдством.

Теперь они единым хором выговаривают: «Богу и солнцу, снисходящему в этот незабываемый день к нам на равных, — тысячи лет жизни и слава!»

«Сла-а-а-а…» — прошелестело по залу, как будто тысячи языков издалека лижут этот истекающий сладостью торт-дворец.

Следующие за кондитерами поочередно ползуны и лизуны уже явно неинтересны, разве что пара посольских делегаций заморских стран, принесших властителю мира короны от своих царьков. Уж они-то льстить умеют с особым размахом, проистекающим из внутренней ненависти к правителям-чужакам.

Нарастая внутренним волнением, приближается миг, когда Моисей должен выйти и поднять руку.

Взмах жезла. Моисей, Аарон и старейшины, собравшиеся из разных концов зала, останавливаются на почтительном расстоянии от повелителя миров.

Зал замер. Такое бывает, но очень редко: идут в рост и, главное, без подарка.

Кажется, властитель не менее удивлен. Обычно каждая группа объявляет себя. Тут же, не дожидаясь, нетерпеливо спрашивает неожиданно скрипучим невыразительным голосом:

— Кто вы? Ваши имена? — Глаза его мгновенно выделяют Моисея, смотрят на него в упор.

Говорит Аарон, явно с подачи Моисея:

— Мы — Аарон и Моисей, представители евреев. Бог наш призвал нас. Зная доброе сердце повелителя миров, мы просим: отпусти наш народ в пустыню на три дня пути — принести жертву Богу нашему, чтобы не поразил нас язвой или мечом.

Шум и шорох прошел по залу, из всех возможных щелей высунулись хари. Глаза их, подобно подзорным трубам, вылезли из орбит и оцепенели.

Повелитель сегодня явно в шутливом расположении духа, спрашивает: