Владимир Корнев - Датский король

Схимонах знал из прежних исповедальных писем своей духовной дочери о существовании некоего князя-живописца, работающего над ее портретом и поразившего ее необыкновенным талантом и широтой взглядов. Старца прежде беспокоило затянувшееся незамужнее положение Ксении, и он усердно молился о даровании ей суженого, поэтому появлению в ее жизни достойного внимания мужчины отец Михаил был рад. Он даже наказывал девушке привезти «сего незаурядного раба Божьего» в монастырь для «ближнего» знакомства. Теперь балерине предстояло известить Дольского о таком желании своего духовника и собираться в Тихвин. Однако о срочной поездке не могло быть и речи: в театре работы было выше головы, выступление следовало за выступлением, а репетиции и вовсе не позволяли вырваться из Петербурга в ближайшие месяцы. К тому же вот-вот должно было состояться ответственнейшее выступление: русская столица готовилась к пышной встрече президента Пуанкаре, и на представлении в Мариинском ожидали присутствия Августейшего семейства вместе с важным гостем. «Нужно срочно написать батюшке Михаилу письмо. Пока оно дойдет в Тихвин, пока батюшка соберется с ответом — у него ведь тоже много дел и таких духовных чад, как я, немало, да еще у каждого свои нужды… А за это время я получше изучила бы характер Дольского, привыкла бы к мысли о предстоящем замужестве. При первой же возможности поедем с ним в Тихвин, и все окончательно определится. Конечно, отец Михаил нас благословит, ведь Евгений Петрович человек вполне воцерковленный, службы исправно посещает, исповедуется и причащается, а в наше время это явление, увы, нечастое, особенно для столичного общества. Тогда только будет возможна помолвка», — рассудила Ксения. Впрочем, она подумала и о том, что можно попытаться узнать Божью волю значительно раньше, до завтрашней встречи с князем — через приходского священника. «В единоверческой служба только началась. Я еще успею у отца Феогноста исповедаться!»

Дорогой в церковь Николая Чудотворца, святителя Мир Ликийских, балерина непрестанно творила молитву Великому Угоднику Божию, чтобы тот устами батюшки поведал ей, «неразумной», как следует поступить.

В храме Ксения поспешила к образу, написанному князем, — она бросится на колени перед дивным ликом, и тогда всякая суетная мнительность исчезнет без следа. Где, как не здесь, побороть гнетущие сомнения? Вечером отец Феогност как раз отслужил молебен с акафистом перед новоявленной чудотворной, после чего в том же приделе, как уже повелось, принимал исповедь. Протоиерей был обрадован появлению постоянной благочестивой прихожанки и щедрой жертвовательницы, первым ласково обратился к ней:

— Спаси Христос, матушка! Икона-то ваша как прижилась у нас: православные такую благодать чувствуют, вижу, сами не налюбуетесь — дивная икона! А вы ведь в прошлое воскресенье у Причастия были, как сейчас помню, вас исповедовал. Народу-то здесь немало бывает, но с вами, Ксения Павловна, уж поверьте моим словам, общение всегда особое, задушевное — легкий вы человек, и тени лукавства в вас нет… Что так взволнованы, матушка? Беда какая случилась? При ваших-то мирских заботах так скоро пожаловали.

Молодая женщина, преодолев нерешительность, высказала, как могла, все, что ее беспокоило. Батюшка посерьезнел, в раздумье принялся поглаживать серебрившийся в свете лампад наперсный крест.

— Дело-то непростое — важнейшее в жизни дело! Посмотреть бы на избранника твоего, раба Божия Ксения, узнать, каков человек… А что ж духовный отец-то твой говорит, чадо? Старец Михаил — великий прозорливец, нам, грешным, того не дано знать, что ему открывается! Он судьбу самой России-матушки провидит! Письмо писать надумала? Известить, конечно, надо, это ты верно решила, но такой вопрос по почте не решишь. Непременно нужно ехать к нему под благословение, да вместе с женихом, тем паче воля старца на то уже есть, да пускай жених сам ему исповедуется, сам попросит. Уж больно ты торопишься, матушка, а в этом деле торопливость только во вред. Не знаешь разве, как говорят-то: поспешишь — людей насмешишь.

Ксения покорно молчала, но было видно, что она ожидает дальнейшего наставления. Отец Феогност расспросил о князе поподробнее, а услышав фамилию «Дольской», остановился, задумался и тут же вспомнил портрет «вдохновителя Братства» в кабинете директора Мариинского театра. Ксения заметила замешательство на лице протоиерея и поспешила добавить то, что считала особенно важным, что собиралась сказать сразу, но чуть не забыла от волнения:

— Вы, батюшка, вспомнили сегодня об этой иконе, о моей жертве — меня тогда Господь наставил именно сюда ее отдать! Вы так замечательно сказали, будто она обрела здесь свое место, и я еще, позвольте, от себя добавлю — будто она именно для нашего храма написана. Вот и объясните мне, грешной, отец Феогност: мог ли такую икону написать человек с темной душой и недобрыми намерениями?

— Чтобы благодать была через нечестивца дарована? Невозможное дело, Господь того не попустит, — уверенно ответствовал священник.

Ксения обратила взгляд к чудотворному образу и перекрестилась истово, как бы призывая самого Николая Угодника в свидетели:

— Так ведь Дольской же ее и написал!

«Ничего не понимаю — быть такого не может!» — чуть не воскликнул от неожиданности отец протоиерей, но осекся:

— Слава Богу! Так бы и сказала сразу, что он иконы писать мастер.

— Батюшка, ваше благословение я как от самого Господа приму, как скажете, так и поступлю…

— Вот тебе, раба Божия, мое последнее слово — о твоей пользе пекусь, — строго заметил священник. — Раньше чем через год и не думай к этой заботе возвращаться, всякое житейское отложи попечение! Буде на то Господня воля. Он Сам все устроит, через год получишь церковное благословение и честной венец. И князю о том намекни или прямо скажи: весь год нужно встречаться, в храм вместе ходить к Литургии, к Святому Причастию, а там уж принимай решение. Так-то оно лучше будет, Ксения Павловна.

Вместо того чтобы обрести в храме желанное спокойствие, разрешение от сомнений, балерина озаботилась больше прежнего. Она предполагала, что священник не станет спешить с благословением, но отложить помолвку на целый год — почему такое суровое условие? Ему ведь известно о долгой работе над портретом, об их давнем знакомстве с князем. Выходило так, что еще целых двенадцать месяцев они будут видеться, общаться, и все это время ей запрещено даже помышлять о собственном будущем! Ксения с трудом совладала с такими мыслями: «Что же я, глупая? Это ведь и есть настоящее бесовское искушение! Поклялась батюшке перед образами исполнить его волю, а теперь противлюсь? Ну уж нет! У отца Иоанна Кронштадтского сказано: „Благоговей пред каждой мыслию, каждым словом Церкви“. Избави, Боже, и всели мудрость в сердце мое, дабы смиренно пройти испытание!»