Владимир Корнев - Датский король

«Что с ним — он так шутит? Так нельзя шутить! Неужели помешательство? Несчастный!» — балерина испугалась, но князь сам уже спохватился.

— Простите эту безобразную истерику. Мне тяжело, я не сдержался — простите. Бога ради, дорогая!

Скоро Филиппов пост, самое время думать о душе, смирять себя, и я должен разобраться в себе… Слушайте, а что, если нам вместе оставить все дела и отправиться прямо в Святую Землю! Неужто и это грешно?

— Какой тут грех, просто у меня театр, князь, а это и долг, и крест. Куда уж мне…

— Ну как знаете! Я так завтра же из Петербурга в Палестину, или на Афон, на Святую гору, лишь бы душе полегчало. Опостылели эти стены, этот город… И простите меня, пожалуйста, Ксения Павловна: мне сейчас необходимо побыть одному! Я вас сам найду, как только вернусь, сразу найду.

Ксения повиновалась, а он, провожая гостью, сказал:

— Я буду молиться о вас, дорогая!

В висках у нее стучало: «Шестнадцать… Двадцать… двадцать четыре…» Ксения, как всегда, блестяще, неподражаемо исполнила фуэте: публика заходилась в восторге, и это было лучшей наградой за все физические усилия и муки творчества. Балерина чувствовала, что у нее получится сложнейшее па, и этот ни с чем не сравнимый восхитительный азарт вдохновения придавал ей еще больше уверенности, больше четкости рисунку танца. Вот уже тридцать второе фуэте! Не кланяясь, Ксения упорхнула в правую кулису, как и было условлено с партнером, а он из левой, почти не останавливаясь, продолжал вести финальную коду. Зрители видели, как справа, за пределом сцены исчез Черный лебедь, а слева молниеносно выпрыгнул Зигфрид. Ксении оставалось лишь пробежать за декорациями, перелететь пространство в обратном направлении и завершить феерический танец Черного лебедя, выпорхнув из-за левой кулисы. Она с точностью до секунды уже знала, сколько времени потребуется для того, чтобы пересечь пространство за задником сцены, но в тот самый момент, когда балерина на повороте привычно коснулась стены рукой, чтобы на скорости, не теряя равновесия, выскочить из-за кулис, совершенно неожиданно для себя она поскользнулась на левой ноге. Поскользнулась на ровном месте! К тому же, упав, приземлилась самым неудачным образом, хотя уже через какое-то мгновение испуг заставил ее вскочить на ноги. Ксения оказалась в четвертой кулисе левой стороны. В состоянии ажитации она пронеслась финальной диагональю острых движений, и на этом зловещий «черный» акт был завершен. Казалось, все обошлось, однако, выходя к рукоплещущей публике, бедная девушка почувствовала острую боль в лодыжке. Тотчас перед глазами Ксении возникло то самое досадное падение, и все-таки она никак не могла взять в толк: «Неужели такого пустяка было достаточно, чтобы повредить ногу?»

Вообще-то Ксения готовилась, как обычно, танцевать Белого лебедя, но на генеральной репетиции «Одиллия» — Коринфская не смогла сделать фуэте, по этому поводу закатила истерику, переросшую в настоящий скандал, и в результате наотрез отказалась от «черного» акта, потребовав у Светозаровой уступить ей партию Одетты. Ксения, в отличие от капризной коллеги, скандалить, разумеется, не стала и без лишних слов согласилась поменяться партиями. Теперь она понимала, что, наверное, напрасно была слишком уступчива: на поклонах она с трудом превозмогала боль, а когда дали занавес, хромала уже так, что это не ускользнуло от взгляда импресарио, прибежавшего было благодарить ее и поздравлять с успехом.

— Что это с вами, дорогая моя? — вымолвил он, от неожиданности разводя руками.

— Да вот. Похоже, подвернула ногу, — потупив взор, точно стесняясь, отвечала балерина, — и как меня угораздило…

Тотчас послали за врачом труппы. Осторожно осмотрев опухавшую на глазах ногу, он покачал головой:

— Что же это вы, милочка. Как же так — не понимаю… Только что, можно сказать, лебедем по сцене порхали, а тут вдруг такое — травма-то серьезная!

Ксения еще больше смутилась, но показала в сторону правой кулисы:

— Вот там, кажется, я поскользнулась, но мне в голову не пришло, что все так печально обернется. Пока танцевала, почти ничего не чувствовала.

Сам импресарио тут же направился к указанному месту и, нагнувшись, не смог сдержать удивленного раздражения:

— Да тут, простите, сам черт ногу сломит… Кто такое допустил?! Вам еще повезло, дражайшая, что совсем не разбились.

Оказалось, что сцена в этом месте залита машинным маслом, на полу расплылась целая лужа. Некоторые металлические детали декораций и подвески рабочие время от времени действительно смазывали маслом, однако сегодня здесь стояли деревянные конструкции и откуда могла пролиться смазка, было совершенно непонятно. Побагровевший антрепренер метал громы и молнии:

— Неслыханно! Кто готовил сцену? Какая чудовищная безответственность!!! Постойте-ка! А если кто-то хотел сорвать спектакль или намеренно вывести из строя именно вас?

Ксения всем своим видом показала нелепость таких предположений:

— Нет, что вы, я подобное исключаю: у меня нет врагов. Просто не могу себе представить, чтобы у нас кто-то был способен на подобное.

— Ах, Ксения Павловна, как вы ошибаетесь! Но я вам обещаю, что эту историю так не оставлю и Императорский театр позорить не позволю, — заверил глава труппы.

Балерине не хотелось дальше ничего обсуждать, а на душе было так тягостно, что ей непреодолимо захотелось, чтобы рядом оказался самый дорогой человек, но, увы, подобное желание было невыполнимо.

Случившееся грозило обернуться не просто конфузом — катастрофой для театра, потому что до торжественного концерта по случаю визита французского президента, на котором, помимо гостя, должен был присутствовать сам Августейший хозяин России, оставалось каких-то три дня, а прима-балерина Светозарова была бесценным украшением спектакля. В первом акте ей предстояло танцевать Пахиту, тогда как во втором в Адановой «Жизели» должна была выступать Капитолина Коринфская…

Пока Ксения дошла до своей гримуборной, ей пришлось терпеть не только физические, но и душевные мучения: и не такие травмы случались с ней прежде, все заживало по милости Божией, но подводить труппу в преддверии столь ответственного спектакля ей до сих пор не приходилось — нога просто вышла из строя! Чуть не плача, она была вынуждена сказать, что в официальном концерте выступать никак не сможет. Лоб бедного импресарио мгновенно покрылся испариной:

— Помилуйте, Ксения Павловна, драгоценнейшая, — без ножа режете! При всем моем всегдашнем к вам расположении, я подобного отказа принять не могу. Врачи сделают все возможное, завтра денек отдохнете, и — вот увидите! — все пройдет, а нет, так что ж, придется потерпеть — не в первый раз, что поделаешь! Двух репетиций при вашем-то таланте будет вполне достаточно. Vous comprenez, скандал европейского уровня — c’est tout à fait impossible! [189] Понимаете… это совершенно невозможно! ( фр .)