Владимир Корнев - Датский король

Местная полиция установила зловещую связь между данным преступлением и одновременно случившимся пожаром, дотла уничтожившим один из популярных в городе кабачков, — все убитые оказались завсегдатаями этого заведения. Ход расследования осложнен отсутствием свидетелей, что вполне объяснимо: жители Роттенбурга напуганы случившимся и предпочитают скорее забыть о кошмаре. Среди ревностных католиков нашлись и особо впечатлительные натуры, усматривающие глубокий мистический смысл в совпадении инициалов исполнителя кровавого ритуала и монограммы со средневековой вывески, до сих пор украшающей известный любому горожанину дом, где некогда останавливался проездом в Ватикан король Дании. По логике этих знатоков истории Роттенбурга, преступник не кто иной, как сам король Вольдемар III, умерший более пятисот лет назад, а ныне восставший из гроба как символ страшных катаклизмов, угрожающих погрязшему во грехе миру в новом веке. Неудивительно, что столь жуткая трагедия способна пробудить в убитых горем людях самые дремучие суеверия. Надеемся, что следственные органы не пойдут на поводу у этих суеверий и, руководствуясь здоровым немецким рационализмом, разыщут настоящего убийцу».

Статью дополняли фотографии: некоторые из рисунков. улик преступления. Звонцову и из текста было ясно, что речь идет о зарисовках, которые он сделал летней ночью 1909 года в ожидании Арсения, гулявшего по старинному городку. Фотографии только освежили зрительную память, никогда не подводившую скульптора: да, это были люди, нарисованные им по странному наитию, угощавшие его в знак благодарности добрым баварским пивом, но, разумеется, в кабачке, а не у них дома. Кровавое преступление с указанными в криминальном очерке подробностями было бредовой мистификацией, но ведь кто-то же его совершил, какой-то вполне реальный человек! Конечно, у исполнителя этого не все в порядке с психикой, но у него был дальний расчет и определенное намерение очернить имя «КД», связать с жутким, непонятным обрядом… «В этом смысле права Зюскинд — имел место демонстративный „оккультный ритуал“! — подумал потрясенный Звонцов. — Узнал бы еще Сеня историю о „Короле Дании“ — вот где совершенно необъяснимая мистика! А Флейшхауэр, неужели она нигде не высказала своего мнения по такому чрезвычайному поводу?»

Вячеслав Меркурьевич сам подошел к полкам с разными периодическими немецкими изданиями, стал просматривать подходящие по времени и убедился, что германская пресса в те дни была просто взбудоражена трагедией в Роттенбурге. Конечно, больше всего о ней писали мюнхенские газеты, но даже в отдаленных Данциге и Кёнигсберге эти события не остались незамеченными, хотя везде была примерно одна и та же информация, поступавшая из полицейского ведомства, а также искренние соболезнования семьям замученных. Голоса фрау-прогрессистки в этом скорбном хоре Звонцов так и не услышал. Он чувствовал, что это преднамеренное умолчание, но верить в подобное было страшно и нужно было гнать все подозрения подальше, даже совсем выкинуть их из головы усилием воли, иначе интрига представлялась невыносимо чудовищной. «Разве за этим я сюда пришел? Мне нужна информация о скульптуре, а остальное пошло ко всем чертям! Умываю руки и знать ничего не желаю!!!» Ваятелю оставалось внимательно, страницу за страницей, пересмотреть еще пару подшивок столичной газеты. И снова была информация об аукционах, продажах и приобретениях, но по-прежнему ни слова о бронзовой «валькирии». Правда, Звонцов так и не мог по-настоящему сосредоточиться на тексте — то и дело возвращался к жутким событиям, о которых так неожиданно сегодня узнал. Глаза рассеянно пробегали страницу за страницей, колонку за колонкой. Вот среди сухих журналистских отчетов в комплекте «Berliner Zeitung» 1912 года встретилось пространное интервью с уважаемой веймарской «покровительницей искусств», целиком посвященное творчеству «КД». Она много распространялась о новейших достижениях мастера, о его уникальной, не вписывающейся ни в какие искусствоведческие схемы манере письма, а на вопросы о личности художника отвечала, как и следовало ожидать, уклончиво или в шутливо-абсурдистской манере. Только на один вопрос по поводу связи «КД» с «леденящими кровь событиями» в Роттенбурге Флейшхауэр ответила определенно, даже резко: «Я догадываюсь, почему вы меня об этом спросили. Некоторые одиозные персоны пытаются спекулировать на загадочных обстоятельствах той трагедии, будоража только затянувшуюся в немецких сердцах рану. И я должна решительно заявить: там имело место прискорбное совпадение целого ряда деталей, хотя не исключаю и циничную инсценировку. Господин «КД» — человек исключительно порядочный, и не может быть даже разговора о его причастности к какому-либо преступлению, тем более к убийству. Он считает все эти толки, которые не дают покоя прессе и раздуваются разными желтыми изданиями, личным оскорблением, глубоко переживает. Более того: если художник решит возбудить дело по поводу грязной клеветы, я лично готова представлять его интересы в суде — у меня есть юридическое образование и соответствующая практика в прошлом». «Ого! — поразился Звонцов. — Да она, оказывается, тоже возмущена! Вот и пойми после этого, откуда ветер дует — пафос-то какой! „Весь мир театр, и люди в нем актеры“ — лучше не скажешь». В суд он, естественно, подавать не собирался, но решил, что больше нет смысла мучить себя мрачными догадками и стоит поскорее забыть о преступлении в Роттенбурге, как забыл о нем за эти годы целый Германский рейх.

Давно уже Вячеслав Меркурьевич не просиживал столько времени за книгами, тем более за подшивка ми иностранных газет, набранных мелким, да к тому же совсем непривычным для русского глаза готическим шрифтом. Текст стал походить на скопище копошащихся букашек-закорючек. Он с трудом долистал том 12-го года, не найдя ничего любопытного, потом приступил к последнему — тысяча девятьсот тринадцатому, а когда добрался до ноябрьского номера, который уже читал дважды — сегодня здесь и ночью в старом доме Флейшхауэр, понял, что его архивное «розыскание» закончено. Казалось бы, ваятель должен был радоваться — по данным ушлой прессы, заветная скульптура не промелькнула ни на одном аукционе и даже на выставках, но, с другой стороны, у него теперь не оставалось предположений, где фрау может хранить свою любимую работу «КД». Оставалось либо намеками, исподволь продолжать выведывать это у самой фрау, что теперь было осложнено ее обидой, к тому лее время поджимало, и никудышные звонцовские нервы могли не выдержать, либо… Но вот иного варианта Звонцов заранее не предусмотрел, а потому чувствовал себя совершенно одураченным. Он рассеянно сдал подшивки архивариусу, отсутствующе его поблагодарил, точно спросонья посмотрел на часы: «Половина восьмого!.. Подумать только — библиотека через полчаса закрывается!» Но Вячеслав Меркурьевич буквально не находил в себе сил уйти, вот так глупо вернуться к неопределенности! Сидеть на месте тоже не мог. Он поднялся, разогнув затекшую спину, вышел из читального зала и стал бродить из конца в конец по длинному коридору, напоминающему строгие коридоры учебных заведений — стены здесь тоже были пропитаны мудростью веков. Вспомнилась alma mater, бессонные ночи над дерзкими проектами, студенческие пирушки и даже повседневные штудии. Он ходил мимо рядов одинаковых дверей, так похожих на те, что были в аудиториях Академии. Он остановился у одной из дверей и с удивлением прочитал, что это мемориальный зал профессора Ауэрбаха. Как мог бывший йенский студент не посетить подобный «мемориал», не имея к тому никаких препятствий?