Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

Не видя подходящего для себя места, если не считать пола или пыльной кушетки, покрытой куском засаленного красного бархата, Герши продолжала стоять с невозмутимым выражением неподвижного лица, соединив вместе затянутые в перчатки руки. Но сердце у нее билось, как птица в клетке. Ведь она находилась у порога новой, сказочной жизни. Кроме того, она задолжала за три недели плату за номер в Hôtel-Pension du Panthéon [24] Гостиница «Пантеон» (фр.). , а Мак-Леод не желал прислать ей ни гроша.

Размахивая своими огромными ручищами, Гийоне добрался до плетеного стула, стоявшего у кушетки. Ноги у живописца были непропорциональны по отношению к его могучему торсу, да к тому же одна нога короче другой. Похожий на хромую гориллу, он напугал молодую женщину. Смахнув на пол книги, рисунки и коллекцию эстампов, он предложил ей стул.

— Не обращайте внимания на пятна краски. Они старые, высохшие. Как и я сам. Так что костюм свой не перепачкаете. Черт меня побери, но впервые за много месяцев мне хочется писать. Снимите пальто. Нет? Холодно? Сам-то я зарос шерстью и не чувствую. — Открыв железную дверцу печурки, он бросил в жерло несколько поленьев. — Быстро нагреется, а подиум для модели рядом с печкой. Терпеть не могу писать гусиную кожу.

Фыркнув, он вернулся к окну. Герши опустилась на стул. Впоследствии Гийоне рассказывал, что голову она держала так, словно это протянутая ему для поцелуя голова Иоанна Крестителя на блюде.

— «Пока Герши не устроилась танцовщицей, она согласна работать натурщицей. Прислав ее, оказываю тебе услугу, mon vieux. Ton Michel [25] Дружище. Твой Мишель (фр.). ». Она согласна, видите ли! И какого черта нынешние натурщицы не похожи на натурщиц? Актрисы! Танцовщицы! Даже писательницы и будущие художницы, упаси нас Господь. Что стало с профессией? Что ж, посмотрим на вас.

Встав, Герши сняла пальто, положила его на стул, отшпилила новую шляпку. Поправив обеими руками волосы, грациозно повернула голову налево, потом направо.

— Ты кого из себя корчишь? Лебедя, что ли? — Привстав на кончиках пальцев, Гийоне затопал ногами. — Хорошенькие головки нынче идут по су за пару, хочешь не хочешь. Но у меня есть настроение писать. Сквозь одежду я видеть не умею, но у тебя, по-моему, хорошая фигурка. Давай, поживей, будь умницей. Нет, сегодня я в ударе. — Он кивнул головой в сторону раздвинутой ширмы, стоявшей между подиумом и печкой.

Мы с Мишелем не сказали Герши, что Гийоне нужна обнаженная натура. Мы полагали, что она, при всей своей видимой скромности, знает, что делает. Разве она не полудикарка? И разве дикари на Яве не ходят в таком виде?

Позднее Герши призналась, что была буквально ошарашена. В тропиках она обнажала свое тело для того, чтобы в час полуденного отдыха свежий ветерок овевал ее кожу. Когда же она танцевала, то надевала сари, закрывавшее ее отсюда досюда. И она показала на ключицы и лодыжки. Раздеться в присутствии мужчины в ее представлении означало лишь одно.

Выпрямившись, Герши сказала:

— Должна заявить вам, месье, что я леди Грета Мак-Леод.

— Можешь рассказывать мне любые байки, пока я тебя рисую, — нетерпеливо оборвал ее Гийоне. — Что ты герцогиня Мальборо. Мне нравится цвет твоей кожи. Я сам не свой, когда вижу янтарь.

Подойдя к Герши, он взял ее за руку и сжал ее повыше и пониже локтя. Облизав губы, скрытые под лохматыми усами, с таким видом, будто готов укусить ее руку, и продолжая держать ее двумя пальцами, произнес:

— О, вполне удовлетворительно.

Герши вырвалась из его клещей и, покраснев, гордо заявила:

— Я лучше с голоду умру.

— Черт бы вас побрал вместе с Мишелем. Только время с вами потерял. Катись отсюда… О! Хотя, может, вы и в самом деле хорошо воспитаны, если так глупо себя ведете и краснеете. Очень вам к лицу. У благонравных девочек самое испорченное воображение. Послушайте, леди Мак-Леод… Лиза! Ли-за! — завопил он так, что Герши разинула рот. Торопливо прихромав к двери мастерской, он открыл ее и гаркнул:

— Оглохла ты, что ли?

Стуча деревянными сабо, в студию вошла полная женщина, одетая в скромное черное платье, такого же роста, что и Герши.

— Как же я доберусь до рынка, если ты так кричишь, Октав? — проговорила она обиженно. — Ах, здравствуйте, милая. Вам помочь расстегнуть крючки? Признаюсь, Октав в таких делах опытнее меня, но, возможно, вы стесняетесь?

— Моя жена, — произнес Октав, махнув рукой в ее сторону. — Лиза, объясни этому ребенку, что во время работы я никогда не развлекаюсь с женщинами.

— Со мной обстояло иначе, — спокойно возразила мадам Гийоне. — Но на это тебе понадобилось несколько недель. А до этого ты смотрел на меня как на пустое место.

— Да и то это было двадцать лет назад, — заметил Гийоне. — Так что решайтесь, Мак-Леод.

— Ты о чем? — спросила его жена.

— О том, чтобы позировать с голым задом.

— Вспоминаю свой первый сеанс, — проговорила мадам Гийоне. — Действительно, чувствуешь себя забавно, но лишь в первую минуту. Потом думаешь о том, чтобы быть естественной. Пусть он даст вам передышку, милая. Он ужасный эгоист. А кто вас прислал?

— Мишель Эшегарре ее прислал, — топнул ногой Гийоне.

— Как поживает дорогой Мишель? — любезно улыбнулась хозяйка. — Такой славный молодой человек. Когда он нас навестит?

— Не забудь луку, Лиза, — напомнил художник, пока жена его расстегивала крючки на корсете Герши. — А если груш купишь, а тебя стану боготворить. Приготовь обед к двенадцати, если можно. Ну, идите сюда, леди Как-бишь-вас. Каждая натурщица когда-то была девственницей.

Простучав деревянными подошвами, мадам Гийоне вышла, и из-за ширмы появилась голова и плечи Герши.

— Великолепно!

Несмотря на многие часы, проведенные ею во время репетиций на грубом полу номера в парижской гостинице, ступив на подиум, она вздрогнула. Хотя в студии было холодно, ее бросило в жар, и, хотя в двух шагах от нее в печке бушевало пламя, она дрожала. Но странное дело, вспоминала она впоследствии, она больше думала о своих кольцах и серьгах, чем о гусиной коже, покрывшей ее тело. Стоя к ней спиной, Гийоне разбирал свои кисти. Чтобы не думать о минуте, когда он повернется к ней, Герши сосредоточила свое внимание на том, какую танцевальную позу ей принять. Она подняла вверх и выгнула одну руку, распрямив ладонь; вторую прижала к бедру, изогнув таз, приподняв одну ногу.

— Опусти ногу, дура! — рявкнул Гийоне. — Ты что, цапля, что ли? Вот так! Так и стой.

От раскаленной печки одному боку ее было нестерпимо жарко, а другому холодно из-за ветра, пробивавшегося через щели в окнах. Ее начал бить озноб, мышцы ног свела судорога. Даже стоя на обеих ногах, Герши было трудно сохранять позу, и для того, чтобы оставаться неподвижной, силу и выносливость ей приходилось черпать в себе. Благодаря своей гордости и дисциплинированности, из обнаженной натуры она превратилась в благородную мраморную скульптуру.