Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

Всю ночь мы спорили. Хайме стал убеждать нас, что русские все делают под впечатлением минуты и могут как решиться на роковой шаг, так и воздержаться от него. В отличие от испанцев смерть у них не в почете. Я заявил, что у евреев не принято кончать жизнь самоубийством. И без того хватает людей, готовых их убить. Это нация уцелевших. По словам Мишеля, социалистов и пацифистов нетрудно вывести из душевного равновесия, потому что скоро начнется война и они об этом знают. Большинство предаст свои принципы и под бой барабанов пойдет убивать собственных товарищей. Талла и Герши сидели, сцепившись руками, и не участвовали в беседе. Глаза у Таллы были сухими.

Повалившись на пол, все уснули. В десять утра пришла мадам Кипа со своим ключом, и мы выползли наружу, уступив место маленьким девочкам, которые стали снимать уличную обувь.

Приземистое здание морга находилось на восточном конце острова Иль де ля Ситэ. Я убедил Герши выйти вместе со мной у собора Парижской Богоматери. На спутнице моей были синий костюм, широкая, с перьями, шляпа и кружевное жабо, которое она беспрестанно теребила. По ее словам, Гийоне бранился за то, что она такая непоседливая.

— Вчера ты была такая спокойная, просто прелесть. Я даже рекомендовал тебя Гюставу Ассиру, сказал, что у меня есть идеальная модель, — заявил он. — А сегодня ты хуже пуделя.

Когда Герши объяснила, в чем дело, художник быстро отпустил ее.

— Я был слишком беден, чтобы нанимать натурщиц, — признался Гийоне, — поэтому каждый день ходил в морг. В ту пору мне нравилось писать безобразные предметы. Я заявлял, что они для меня существуют реально. Но потом мне надоело смотреть на пожилых женщин, только что выловленных со дна Сены. Grotesques! [38] Смешные! (фр.). Начальство прикрыло лавочку, теперь приходится объяснять, зачем тебе это нужно.

В морг мы с Герши пошли одни. Мы могли назваться родственниками покойного.

Я затащил Герши в собор, куда вошли следом за молодыми и их близкими через центральный вход, который обычно заперт. Церковный сторож скатывал ковровую дорожку следом за невестой и ее отцом. Мы не успели встать на нее и шли сзади. От огромных дверей к залитому светом алтарю перспектива сужалась и человеческие беды казались не столь значительными. Повторяя движения, которым был обучен в детстве, я опустил пальцы в кропильницу и перекрестился. Герши, с виноватым выражением на лице, последовала моему примеру.

Подведя ее к северному приделу, я обратил ее лицо к круглому окну.

— А теперь опустись на колени и помолись за Григория, — сказал я.

Когда мы вышли из собора, она показалась более спокойной. Подняв глаза, увидела единственный шпиль. Тонкий и изящный, он напоминал стройную фигурку мальчугана.

У служителей морга был тот неуютно-безразличный вид, какой напускают на себя все чиновники, снимая его с себя вместе с формой. Молодой человек с рыжеватыми волосами и желтыми зубами задал нам несколько вопросов и витиеватым почерком заполнил анкету. Когда уходили или входили его коллеги, он переставал писать, здороваясь с каждым за руку и осведомляясь о его самочувствии.

— Все в порядке, — произнес он наконец, разглядывая свою подпись с таким видом, словно это произведение искусства. Я протянул руку за документом, но он одернул меня. Взяв одну печать, потом вторую, он прижал их к вытертой штемпельной подушке, а затем приложил к тонкой бумаге. Затем извлек синий лист с марками и, оглядев их, снова убрал в ящик. Достав другой лист, именно тот, который был нужен ему, с величайшей тщательностью отделил его от остальных. Герши аж застонала.

Казалось, чиновник только этого и ждал.

— Терпение, мадам, — произнес он. — Мертвецы могут и подождать. — Затем быстро завершил операцию, взял у меня деньги и вручил пропуск.

— Подожди, я взгляну.

— Нет, — возразила Герши. — Если он там, я должна увидеть его.

Мы увидели скрюченного старика с аккуратно подстриженной эспаньолкой, лежавшего на мраморном столе под струей воды. Вздувшуюся женщину, мужчину, худого как скелет, с огромной головой и раной в черепе, словно пробор, разделявшей волосы. Мы шли дальше, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать запах формалина. Шли, продолжая поиск похожего на фавна юноши с короткими черными волосами и ступнями с крутым подъемом. Герши передвигалась, почти не сгибая в коленях ног, но показала, что нервничает, лишь тогда, когда я, при виде жуткого зрелища, взял ее под руку. Словно обжегшись, она отдернула от себя живую плоть.

— Нашли кого-нибудь? — спросил сторож, когда мы протянули ему пропуск. — Нет? В следующий раз повезет.

Мы долго сидели на скамейке возле реки. Высыпавшие на набережную парижане праздновали первый день весенней погоды и, задрав носы, вдыхали влажный воздух. Мимо проплыл битком набитый bateau-omnibus [39] Речной трамвайчик (фр.). . Даже нищие, казалось, готовы были запеть.

— Если я когда-нибудь совершу самоубийство, — произнес я, когда пришел в себя, — это произойдет оттого, что зацвели каштаны. Не быть счастливым весной в Париже считается преступлением.

— Все равно жить надо, — заметила Герши, — в конце концов человек и так умирает.

Мы ходили в морг четыре дня подряд. Несколько трупов стали нашими старыми знакомыми. Герши была очень спокойна и говорила, что с работой в качестве натурщицы у Гийоне вполне справляется. По вечерам изгнанники встречались как обычно. Стул Григория был придвинут к столу. Анри, официант, поинтересовался, что с ним, но мы ответили, что не знаем. Мишель справился о нем на последнем месте работы и у домохозяина, но тот равнодушно проговорил:

— Юноша? Ничего о нем не известно.

Все мы начали злиться на Григория.

— Окаянный бесенок, — возмутился я. — Сначала запер нас, а потом загулял. Развлекается, а мы тут все с ног сбились.

— Больше не пойдем, — твердо заявил я Герши, направляясь в морг. — Мы ведем себя глупо, воспринимая этого сопляка всерьез.

Григорий стоял спиной к реке, похожий на силуэт дерева, залитый солнцем. Чтобы привлечь внимание, он поднял руку и направился в нашу сторону. Я начал бранить его, но вдруг увидел, что он весь в синяках и кровоподтеках.

— Меня не пустили туда, — едва слышно проговорил юноша, приблизившись к нам на достаточное расстояние, — хотя я убеждал служителей, что я труп. Рад, что застал вас. Пожалуйста… — Он попытался улыбнуться распухшими губами. Замелькали руки Герши. — Ангел мой, — прошептал Григорий. — Верь мне…

— Я тебе верю, — также шепотом проговорила Герши.

Шли мы медленно, поскольку Григорий хромал. Наконец поймав извозчика, мы помогли юноше подняться на высокую подножку. Я подставил руку Герши, которая села рядом, и сообщил извозчику адрес своей квартиры на бульваре Ричарда Уоллеса. Я вез их на свою квартиру, куда никогда раньше не приглашал к себе товарищей по изгнанию. Жилище было составным элементом моей личной жизни, и я не желал допускать туда никого. Но к этим двоим я относился как к своим детям, и для них я был «папа Луи».