Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

Поэтому он и счел целесообразным арестовать ее.

По этой же причине нужно было бы расстрелять Герши. В те дни французы были озлоблены и мстительны. Ко всему, они не смогли нам простить смерть Эдит Кавелл. Кровь ее была на наших руках, и французы не поколебались бы обагрить свои руки кровью шпионки, работавшей на немцев. Ни слабый пол, ни красота, хотя и поблекшая, не спасли бы Герши, если бы ее признали виновной.

Одно время я жалел, что снабдил Мата Хари столь ценной информацией с целью убедить Ляду в искренности ее желания служить на благо Франции. Германские субмарины, находившиеся у побережья Марокко, были потоплены. Но потом я пришел к выводу, что это мне на руку.

Если она шпионка такого масштаба, какой я изобразил Х-21 в своем донесении, то для германской секретной службы она стоила гораздо больше, чем две подводные лодки, даже если она и была принята на французскую службу в качестве агента. Во всяком случае, они решили бы, что мы станем рассуждать именно таким образом.

Никто, кроме меня, не сумел бы определить, на что она действительно способна, а на что — нет. Сомневаюсь, чтобы кто-либо из моего германского руководства счел разумным выдать Мата Хари союзникам. Но мне было виднее.

Вздумай Герши «признаться», она сделала бы это так величественно, что никто бы не принял ее признание за чистую монету. Я изучил свою танцовщицу.

Даже если бы она выдала меня, я сумел бы скрыться, но дело было не в этом. Едва бы ее схватили, я бы исчез через черный ход, прежде чем жандармы пришли за мной с парадного. Я уже поставил крест на своей деятельности голландского дипломата и немецкого агента. Я не желал попасть в западню именно в эту минуту и сообщил Краузе, что «лег на дно». Не желал умереть в безвестности, запятнав свое имя. Нейтрал, служивший Германии за деньги? Нет, это не для меня. Как только дело Мата Хари будет завершено, я стану солдатом кайзера.

А тем временем я осуществил последнюю свою операцию в качестве агента германской секретной службы. После того как Мата Хари будет осуждена как Х-21, другие сотрудники германской секретной службы, действительно проделавшие ту работу, которую я ей приписал, облегченно вздохнут. Эльспет Шрагмюллер будет в большей безопасности, а разведывательная сеть Центральных держав станет прочнее.

Когда Мата Хари поставят к стенке, я смогу сказать себе: «Молодец».

В тот вечер я выпил за собственное здоровье лучшее шампанское, привезенное из Реймса. Осушив бокал, я разбил его вдребезги.

Приехавшая в Виттель Герши была ничуть не похожа на сестру, мать или тетушку кого-то из выздоравливающих, хотя на ней была плотная вуаль и скромная одежда. Разве можно было скрыть призывную походку, пышность тела, огромные трепетные ресницы. Едва появившись, она стала сенсацией.

Каким образом Герши меня отыскала, я ее не спросил. Она направилась прямо ко мне в гостиницу, один из огромных корпусов, в которых в 1890-х годах обитали больные, приезжавшие на воды. Ей сказали, что капитан Лябог куда-то вышел. Пусть смуглая дама подождет.

— К вам дама, — произнес военный писарь, указав мне на нее, едва я появился. И тотчас все бездельники навострили уши и повернули в нашу сторону головы. — Она не назвала своего имени, капитан…

Герши сидела в просторном кресле, сложив на коленях затянутые в перчатки руки и поджав ноги, не обращая никакого внимания на окружающих. Над ее головой висел плакат, на котором был изображен человек, прижавший палец к губам: ХРАНИ ТАЙНУ, КРУГОМ ШПИОНЫ! На другом плакате был изображен кайзер в виде Антихриста — вместо усов трезубцы, на голове — шлем о семи рогах. Кое-кто из нас, не очень-то полагаясь на Господа Бога, считал, что пропаганда такого рода в одинаковой мере способствовала как развитию пораженческих настроений, так и укреплению воли к победе.

Я направился к ней с распростертыми объятиями и бьющимся сердцем. К черту этого Ляду и его инсинуации. Возможно, когда-то в самом начале войны, когда она всем казалась романтичной, Мата Хари и играла роль этакой роковой женщины-агента. Фрицы были в нее влюблены, но не в меньшей мере ее любили и французы.

Она испытующе взглянула на меня, потом изящно поднялась с кресла и крепко обняла за шею. Каким же я был ослом: обидевшись на мою голубку из-за этого толстого грубияна, столько лет не видел ее!

— Папа Луи, cher папа Луи, — шептала она мне на ухо.

— Ма fille, ma fille, ma fille! [116] Моя девочка (фр.).

— Скажи мне…

— Скажи мне…

Смеясь и чуть не плача, мы попытались перебросить мостик через трещину, разделявшую нас, размером в четыре года. И напрасно. Едва мы обнялись, как она исчезла.

Вместо былой бесшабашности я увидел в ней какую-то усталость. Тело ее чуточку постарело, хотя лицо ничуть не изменилось, оставаясь таким же безмятежным и юным. Но если бы она выглядела на столько лет, сколько ей было в действительности, она была бы интереснее.

— Ты так похудел, Луи! Хотя всегда был такой. Даже хуже. Облысел, — улыбнулась она. — Стал сильнее. Настоящий мужчина… — Тут она осеклась, не желая мне напоминать, что, будучи ее импресарио, я жил не полнокровной жизнью и не очень-то проявил себя как настоящий мужчина. — Вернее, настоящий солдат, — поправилась она, — который совершил столько подвигов.

— Медали не делают человека героем, — возразил я. — Я все тот же Луи. А ты все та же Герши, которая всегда уговорит зеленщика продать ей два десятка луковиц. — В то время лук был самой большой редкостью.

Ничего она мне не расскажет, пока я сам не сообщу ей всего о себе. Я старался скрыть от нее то, что невыносимо было рассказывать, надевая на себя разные маски. Смешную — изображая как забавные события роковые или жуткие эпизоды; благородную — делая вид, будто героизм это не что иное, как несчастье, которое то и дело выпадает на долю каждого бойца; гневную — относясь к «ним», как к предателям, спекулянтам и подлецам. Это «они» не разработали толковые планы боевых действий, это «они» не поставили нам кожу для обуви, которая не промокала бы от крови и грязи. Да и войну бы я повел гораздо успешнее!

Потом перестал переливать из пустого в порожнее и стал рассказывать Герши правду. Словами, которые исходили из глубины души. Глядя ей в глаза, я поведал ей о том, что это такое — находиться там, чуть севернее и восточнее тихого городка, в котором мы с ней находимся. И каково это в действительности. Я никогда раньше не думал, что расскажу кому-либо об этом, и когда меня прорвало, у меня закружилась голова.

— Мой товарищ… — наконец-то произнес я, ведь от гибели нас очень часто спасала дружба, рожденная в окопах.

— Он жив? — осторожно спросила Герши, проявляя такт и понимание.