Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

— А я-то думал, ван Веель освободил тебя от мелочных забот, — с осуждающим видом проговорил я.

— Франц любил меня и оттого залез в долги, — высокомерно заявила Герши. — Когда мне это стало известно, я вернула ему все, что смогла. Потом… мы расстались. Вот и все, Луи. Но я действительно любила Франца.

— У тебя дурной вкус, — сказал я. — Это подонок.

— Возможно, — ответила Герши. — Но ведь любят и подонков.

— Если они достаточно смазливы, да? Ну, ладно. Оставим это. Ну, а что с виллой Бобби? Разве ты ее не продала?

— Нет еще. К тому же он не выкупил закладную. Наверно, жена не разрешила, когда он вернулся в лоно семьи. А, Луи?

— Этот англичанин любил тебя, — сжалился я над нею. — Однако, приехав домой, он даже не вспомнил о тебе. Неужели тебя никто сейчас не любит?

— Разумеется, но… — Я понял, что она придумывает себе любовника. — Это такой человек. Такой… Известный. И красавец. Но он занимает очень высокий пост. Он уехал выполнять секретное задание. Такое секретное, что мне ничего о нем не сказал. Он… — Герши понизила голос и добавила: — Он русский и принадлежит к императорской фамилии.

— Естественно. — Я мог только улыбнуться.

— И вот я здесь. Чтобы тебя встретить.

Сердиться на нее подолгу было невозможно. Кроме того, я находился в мрачном настроении, потому что беспокоился о Бернаре, к которому она была столь добра.

— Увы, голубушка. Теперь я бедный папа Луи. Однако счета твои как-нибудь оплачу.

— Я вела себя не слишком разумно, правда ведь? — облегченно вздохнула она.

— И не очень осмотрительно, — произнес я снисходительно.

— Что ты этим хочешь сказать? — встрепенулась она, пытаясь не подать виду, что встревожена.

— Ведь твой голландец, ван Веель, наполовину немец, верно?

— Ну и что из этого?

Я решил, что подозрения Ляду касаются ван Вееля. А барон этот ненадежный тип.

— Как, по-твоему, на чьей он стороне? Надо признаться, что очень многие голландцы откровенно симпатизируют немцам.

— Мы с ним никогда не говорили о политике, — занервничала Герши.

— Ты и сама голландка.

— Дело в том, — начала она со знакомым мне невинным видом, какой она на себя напускала, готовясь дать волю своей фантазии. — По правде говоря… — Широко открыв глаза, она нагнулась ко мне.

— Слушаю вас, Мата Хари!

— Не будь таким несносным, — проговорила она, глядя на потолок. — Хочу сообщить нечто такое, чего не говорила даже тебе! А теперь скажу. Думаю, я вовсе не голландка.

— Неужели? — Но ироническая интонация моего голоса не смутила ее.

— Моя мама действительно вышла замуж за Адама Зелле, и я голландская подданная, но он мне не родной! Это же совершенно очевидно. В детстве я не была уверена в этом, потому что мама всегда все скрывала. Но однажды она проговорилась и заявила мне, что мой настоящий отец… — Тут она, сложив ладони рупором, прошептала мне на ухо: — Принц Уэльский.

Откинувшись на спинку стула, она принялась гипнотизировать меня взглядом, чтобы я поверил ее словам. Не могу вам объяснить, до чего же было интересно слушать вариации на ту же тему спустя столько лет. Леди Грета Мак-Леод — побочная дочь этого вездесущего шалопая королевской крови! Герши — незаконнорожденная внучка королевы Виктории! Очаровательно!

— И все же ты должна быть осмотрительна, моя милая.

— Что ты все твердишь об осмотрительности, Луи? Почему я должна быть осмотрительна? Я Мата Хари. Люблю того, кто мне нравится. В любовных вопросах я поистине нейтрал!

— Ну так вот. Один господин по фамилии Ляду…

— Ах вот оно что! Надеюсь, он ничего тебе не говорил?

— Нет. Он только задавал вопросы.

— Ну, конечно, Луи. Я не могу ничего скрыть от тебя. Никому не говори, но капитан Ляду обратился ко мне с просьбой сотрудничать с французской секретной службой. Понимаешь? Я могу ездить куда угодно, поскольку всех знаю. Он находит, что я сумею быть им полезной. Несомненно, он наводил обо мне справки. Я сказала, что подумаю. Они не разрешают мне стать сестрой милосердия.

— Сестрой милосердия? Кто не разрешает?

— Они. Одно время я выполняла работу по линии Красного Креста. Потом детей-беженцев, с которыми я занималась, увезли из Парижа. Но ведь надо же что-то делать, верно? Однако одна ужасная женщина заявила, дескать, всем известно, что вокруг шпионы и что есть такие шпионки, которые прикидываются сторонницами Франции и добровольно работают в Красном Кресте, а сами в это время, бинтуя раны, подсыпают туда толченое стекло. Ты можешь себе представить? Я была единственной иностранкой, и эти старые завистливые клячи сразу посмотрели на меня. Хотела бы я увидеть, как это подсыпают стекло во время перевязки. Я и без стекла-то намучилась с перевязками. И я оставила эту работу.

— Действительно, во время войны не только ужасов, но и примеров идиотизма было достаточно. Милая моя девочка. Но ты не связывайся ни с Ляду, ни с такими делами. Это опасно.

— Может быть, это мой долг. Надо же выполнять свой долг.

— Перестань молоть чепуху, — сказал я твердо. — Не будь дурой набитой.

Герши нетерпеливо мотнула головой. Потом, поежившись, спросила совсем иным тоном:

— Бернара снова отправят на фронт?

— Нет, надеюсь!

— А тебя?

— Думаю, да.

— Не ходи туда, Луи, не ходи!

— Если пошлют, то пойду, — произнес я, рассуждая тоже как набитый дурак. При мысли, что придется вернуться на передовую, мне стало тошно. Чтобы скрыть это от Герши, я закурил.

— Лучше б не знать мне, — проговорила она. — Лучше б не знать. — Герши словно беседовала сама с собой, но в голосе ее прозвучала такая боль, что я был потрясен. Мне редко приходилось слышать, чтобы она говорила так искренно.

— Не знать чего, детка? Что с тобой?

— Не знать, каково там, Луи. Я не хочу знать, а не получается. Вы все рассказываете мне об этом. Зачем? Другим вы не рассказываете — ни женам, ни дочерям, ни друзьям. Там вы совсем другие — застегнутые на все пуговицы, спокойные. Пусть, мол, думают, что там все в порядке. Идет героическая борьба, как во время крестовых походов, или что-то вроде того. Рассказываете правду только мне. Даже ты, Луи. Ты знаешь, что я права. Даже Бернар. Как там на самом деле. Я молчу, и вы начинаете говорить. Про страх, кошмары, грохот. Чавкающая грязь. Леденящий ужас. Мне все это мерещится по ночам. Мерещатся самолетики с маленькими крылышками. Они изрыгают пламя, и люди сгорают прямо в небе. Все заняты лишь тем, чтобы уничтожить друг друга, и об этом ты рассказываешь не кому другому, а мне. Я знаю все о каждом из вас и о каждом из ваших друзей. Вы заставляете меня слушать вас. Это невыносимо. Давным-давно умер один… маленький мальчик, и я тогда решила, что все остальное не имеет никакого значения. Но я ошиблась. Мужчины словно жаждут смерти! Но только не такой, избави Бог! У меня нет сил, я не хочу знать обо всем этом. Хуже того, я знаю, каково и по ту сторону фронта. Там страдают не меньше вас. Думаешь, я продолжала бы стоять в грязи, если бы меня туда толкнули, и стала бы стрелять, если бы мне дали ружье? Ни за что! Я бы этого не стала делать. Зачем же вы это делаете? Почему не прекратите? Почему не прекратите?