Нина Молева - Софья Алексеевна

— Не помешает. Мне не помешает. Неужто кого послушаюсь!

— Можешь и не послушать, а сомнение точить начнет.

— Да не бойся ты, царевна-сестрица, раньше времени. Знаешь, я тебя вот о чем все спросить хотела — о царице Александре. Одна она была в Московском государстве царицей, верно?

— Как сказать. И она невенчанная осталась. Какая уж тут настоящая царица.

— Но ведь править сама правила?

— Неделю одну? Правила.

— Так как там у нее все было, не помнишь?

— Помню. Отец Симеон о ней в хронике времен Бориса Годунова еще писать хотел. Заметки делал, да не успел.

— Государь Федор Иоаннович последние годы, помнится, совсем от правления отошел?

— Отошел и без завещания скончался. Первым среди московских государей?

— Не успел составить али Борис помешал?

— Кто там знает. Может, просто умом слаб был. Сам не подумал, а у шурина свои задумки — не настаивал. Зато от жены царицы Ирины Федоровны требовал, чтобы в случае чего в монастырь постриглася. И слова одного ее мало государю показалось. Ирина на письме принять постриг обещалася, а Патриарший приказ да Посольский засвидетельствовали. Только тогда Федор Иоаннович поуспокоился. Может, любил крепко. Ревновал…

— О чем ты, Марфа Алексеевна! Сама говоришь, умом слаб был государь. О державе думать не умел, а тут ревность!

— Не знаю, Софьюшка, Господь ему судья. Скончался в одночасье. Без схимы. Комнатные боярыни Великой старицы сказывали, что и хоронили-то его не как государя — в сермяжном кафтане. Бог весть, откуда такой во дворце сыскался.

— Да как же так можно? Государя?

— Значит, можно. Борис о нем сразу и думать забыл, все хотел сестру от обета ослобонить. Весь царский сигклит заставил Ирине крест целовать. Присягу же принимал родственник их, боярин Годунов. В присяге той было, чтобы хранить верность вере православной, не поддаваться ни полякам, ни шведам, служить патриарху, царице Ирине, брату ее Борису Федоровичу, его сыну-наследнику Федору Борисовичу и всем другим годуновским детям, которые и впредь родиться могут.

— Неужто бояре согласились присягу такую принимать? Годуновскими рабами становиться?

— Так ведь до Маринки Мнишковой цариц в нашем государстве не короновали. Ирина в венчании на царство Федора Иоанновича участвовать не могла, только издали глядела, из окошка светлицы. Значит, не было у нее власти. Выходит, ни самой править, ни брату власти передать не могла.

— Вспомнила. Летописцы тогда записали, что в первый раз в церквях многолетие царице возглашать стали. Запомнилось мне: «А первое богомолие за нее, государыню, преж того ни за которых цариц и великих княгинь Бога не молили ни в охтеньях, ни в многолетье».

— Вишь, лучше моего помнишь, а спрашиваешь.

— Не досадуй, царевна-сестрица. Помнить-то помню, да себя проверить хочу. Коли тебе не трудно.

— Какой труд. Присяга присягой, а продержалось правление Бориса и Ирины всего-то три дни. На третий день пришлось царице при великом стечении народу объявить о своем пострижении. Измены слову, что мужу давала, никто бы ей не простил. И так волнения по Москве пошли. Бунтовать народ начинал.

— Вот гляди, всегда-то москвичи бунтовали.

— Чему дивишься. Это дворовый бунтовать не станет — от барина всех милостей да подачек ждет. Сегодня не получил, авось завтра удача выпадет: боярин смилостивится, от своих щедрот кусок кинет. А москвичи — люди вольные. За волю биться всегда готовы. Вот и тогда пришлось Ирине, чтобы толпу утишить, оставив престол, уехать в Новодевичий монастырь.

— Короткий ей век выпал.

— Куда короче. Еще перед отъездом в монастырь прощение она всем преступникам подписала. А в монастыре подтвердила свой указ и подписала неслыханным порядком: государыня-царевна и великая княгиня Александра Федоровна Всея Руси.

— Хоть один раз.

— Да что дивно — монашеским именем. Она же под сим титулом приказала брату из монастыря, где он при ней жил, ехать без промедления в Кремль, потому что пришло время облачиться ему в порфиру царскую.

— Погоди, погоди, этот указ должен был заменить решение Боярской думы. Ведь Дума не приняла Бориса Годунова.

— Потому и присягу принимать стал не в Боярской думе, а в Успенском соборе — там патриарх Иов был хозяином.

— Значит, только потому и могла достаться Ирине власть, что была супругой Федора Иоанновича. Других оснований не было.

— То-то и оно, что были. Забыла ты, Софьюшка.

— Иные основания? Не была же она родственницей царского дома, да кабы и была, толковать не о чем: баба!

— Погоди ты, Софьюшка, дай слово сказать. Когда срок траура по супругу истек, сторонники Годунова представили патриарху хартию, в которой свидетельствовали, что когда государь Иван Васильевич якобы посетил больного Годунова, то на пальцах ему показал, что Федор Иоаннович, Ирина и Борис для него равны, как три перста на одной руке.

— Поди, обман один.

— Что из того. Кто хочет слышать, тот услышит. Владыка Иов за государя Бориса Годунова готов был живот положить. Вот он-то хартию и принял.

— Выходит, нет правил непреложных, как престол занимать.

— А кабы и были, в деле всегда только сила права. Будет сила, будет на твоей стороне и правда, не беспокойся. Никто и сомневаться не станет.

23 мая (1682), на день памяти Обретения мощей святителя Леонтия, епископа Ростовского, преподобного Михаила исповедника, епископа Синадского, и всего собора Ростово-Ярославских святителей и чудотворцев, начальник стрельцов князь Иван Андреевич Хованский провозгласил царями Петра и брата его Ивана Алексеевичей.

— Теперь можно и объявительные грамоты посылать, Марфа. Как думаешь?

— Думаю ли… А что, если еще пару деньков обождать. Неделей больше, неделей меньше — разница невелика.

— Подожди, подожди. Полагаешь, большего от стрельцов дождаться можно?

— Сколько заплатим, столького и дождемся. Что на полпути останавливаться.

— Кому править, сказать хочешь?

— А что ж, по-твоему, державу в руках мальчишек оставлять? Иоанну Алексеевичу, положим, шестнадцать, да слаб он головой делами заниматься. Обмануть его ничего не стоит. Петру Алексеевичу и вовсе десять годков. Как ни кинь, кому-то за них дела делать придется.

— Кому, Марфа Алексеевна? Кроме нас двоих, я никого и в расчет брать не могу. Но тогда…

— Правительницу одну назначать надо. Мало двух царей, так еще и двух правительниц. Не годится так, сестра.

— Тогда… Как решишь, царевна-сестрица, так тому и быть. Только князь Голицын…

— Служить тебе, а не царевне Марфе Алексеевне собрался. Знаю. Знаю, что между собой вы уже все положили.

— Как ты можешь, Марфушка!

— И зла на то на вас обоих не держу. Могла бы и с сестрой больше советоваться, да сердце твое, Софьюшка, далеко тебя уже увело. Остановиться ты не сумела и не захотела. Бог с тобой: твой выбор — твоя судьба. Но душой со мной не криви, иначе разойдемся с тобой, и обоим нелегко придется. Кривды от тебя не потерплю, запомни это. А так царствуйте с князем — я на вашем пути к власти стоять не буду.