Нина Молева - Софья Алексеевна

29 мая (1682), на день памяти преподобного Ферапонта Белоезерского, Можайского, и перенесения мощей святителей Московских и Всея России чудотворцев Киприана, Фотия и Ионы, по настоянию стрельцов, за малолетством царей Петра и Иоанна Алексеевичей, провозглашена соправительницей их царевна София Алексеевна.

— Господи, кровушки, кровушки-то людской сколько пролито. Кажись, вся площадь соборная ею полита. Вспоминать страшно.

— И не вспоминай, Федосьюшка, не вспоминай, сестрица. Так оно в государстве завсегда велось: что ни дело, то кровь людская. С нею оно вроде крепче выходит.

— Ты что, всерьез, Марфушка? Неужто всерьез?

— Что о том думать, коли испокон веку на том власть стоит. Ты книгу «Александр» читала ли? [117] Здесь говорится о романе «Александрия» Псевдо-Каллисфена — фиктивного автора, спутника Александра Македонского (II–III в. до н. э.), рассказывающего о героических свершениях Александра и изобилующего сказочными и риторическими отступлениями. В России известен с XI–XII вв. Ей на Руси уж веков шесть будет. Люди чтут, ума набираются.

— Не дошли мы до нее с отцом Симеоном, а там поминал про нее, частенько поминал.

— А у меня она под рукой лежит. Отец Симеон еще пометки всяческие на ней делал — все память. Сама послушай: «Паки же Александр Македонский вопроси браминов: „что есть во всех животных лукавее?“». Они же рече: «человек». Он же рече: «како?». Они же рече: «се да тя убеждаем. Ты бо, зверь сы, зри, колико зверии водиши с собою, да другим зверям живот един всхитиши». Он же не разгневался, но улыбнулся. Другое же рече: «что есть царство?». Они же ръкоша: «обидлива сила, неправедно дерзновение, времени помогающу, злата бремя». Так-то, Федосья Алексеевна, — обидлива сила, неправедно дерзновение.

— Кого ж мы-то обидели — Наталью царицу что ли?

— Не в Наталье Кирилловне дело. Мало ли людей без злого умыслу обижаем. Сила державная человека не разбирает. Кабы одна царица вдовая была, кто бы заметил. Вон Марфа Матвеевна — сколько дни с кончины государя-братца прошло, а уж никто не поминает. Без братца что она. Наталья — иное дело. Все крутит, все округ себя люд разный собирает. Глупа-глупа, а воду без перестачи мутит. Теперь зато всех ее людишек прочь от дворца — чтоб духу их проклятого не было.

— Выходит, и Софьюшке дружину собирать надо? а как же с великой княгиней Еленой Васильевной было, с Глинской? У нее-то дружина была ли? Ведь по любви ее великий государь Василий Иванович брал. Поди, ни о чем, кроме него и не думала.

— Это кто тебе про любовь-то сказок наплел, Федосьюшка? Откуда бы она во дворце взялась?

— Так разве не ради нее великий государь супругу свою первую постриг? Из-за нее же?

— Расчет был державный, потому и постриг. Соединить надо было Русь с землями западно русскими. С молдаванами снова союз укрепить, чтобы литовскому князю Сигизмунду противостоять — больно силен стал. А для таких союзом лучше брака семейного что найти? К тому же князь Михаил Глинский в те поры в плену у государя Василия Ивановича сидел.

— За племянницу пленника хлопотать?

— Ты, Федосьюшка, послушай сначала, коли уж вопрос задала. Наперед батьки в пекло не суйся. За Михайлу Глинского [118] Михаил Львович Глинский (?—1534), князь, государственный деятель. Воспитывался при дворе австрийского эрцгерцога, императора Священной Римской империи Максимилиана (1459–1519), который путем династических браков обеспечил своим наследникам испанский, чешский и венгерский престолы. При нем были завязаны дипломатические отношения с Россией. Михаил Глинский в 1508 г. вместе с братом Василием перешел на службу к Василию III, который женился на племяннице Михаила Елене Васильевне Глинской. император Максимилиан хлопотал, чтоб свободу ему вернуть. Отпустишь князя — переговоры с императором лучше пойдут. Это одно. Другое — Глинские ведь от ханов Золотой Орды свой род вели. С Глинскими породнишься — за наследие золотоордынское воевать можешь. Теперь-то понятно? Да и то вспомнить стоит, что батюшка Василия Ивановича, государь Иван Васильевич III, сам на дочери валашского господаря Стефана сына своего первенца женил. Все к тому клонилося. Теперь разумеешь?

— Значит, про красавицу Елену зря в теремах толковали, что полюбил ее государь Василий Иванович пуще жизни. Потому и супругу законную бросил.

— А где ж государь видеть-то Елену Васильевну мог, не расскажешь? В какие края заморские на красоту ее неописанную глядеть ездил?

— И то правда.

— Еще другая правда была — не любила княжна супруга, ой, не любила. Родным свадьбы своей простить не могла. Таково-то серчала, что сердцу своему волю дала — с Иваном Федоровичем князем Овчина-Телепневым-Оболенским даже крыться не стала. При живом муже во дворец взяла. Великий князь супротив Овчины слова сказать не смел. Хороша была Елена Васильевна, а нрава крутого. Бояр всех напужала.

— Поди, Господи, прости, смерти мужниной ждала — страх сказать, грех-то какой.

— Быстро дождалась. Как второго сына родила, так великий князь и прибрался.

— Думаешь, Марфушка…

— Ничего не думаю. Дело прошлое. Была княгиня в деле — была и в ответе.

— Никак отравили ее.

— Во дворце ведь — все может статься.

— Бояре, что ли?

— Что старые дела ворошить.

— Так теперь-то уж все равно.

— Ан нет, Федосья Алексеевна, все равно никогда не станет. Ниточки от тех времен в наши дни потянутся. Люди счеты сводить за прошлое станут, а тут и с сегодняшним днем не разберешься.

— Одно только, царевна-сестрица, скажи, за что Елену Васильевну порешили. Отец Симеон сказывал, умница была.

— Какая уж тут умница, когда своим умом не жила — все своего князя Овчину слушала. Скольких бояр уговорил заточить аль казнить. Слова своего держать не умел. Князя Андрея Старицкого уговорил себе сдаться, всех благ да милостей наобещал, на том и в Москву привез, а тут в темнице и удавил. [119] Отказавшись приехать в Москву, Андрей Иванович 2 мая 1537 г. с семьей и двором выступил из Старицы в сторону Новгорода. Но новгородцы не поддержали его, и он сдался правительственным войскам во главе с князем И. Ф. Овчиной-Телепневым-Оболенским. По прибытии в Москву в начале июня был арестован вместе с женой и сыном Владимиром. Умер в тюрьме. Злобы был великой. Все обиды про себя копил да на каждом вымещал. А Елена Васильевна на все из его рук смотрела.

— И впрямь любила, значит…

— Откуда тебе знать, Федосья Алексеевна, какова она любовь-то? Из комедиальных действ да виршей?

— А хоть бы и из них! Верно, не одной злобой князь Овчина силен был. Никак, князь Одоевский сказывал, полководцем Овчина себя выказал, города воевал, с каким неприятелем справлялся.