Нина Молева - Софья Алексеевна

— Да с Никитой, с Никитой что же?

— Одно утешение — священства ему не вернули. Только он и под запрещением новую челобитную сочинять принялся. Отец Симеон сказывал, без малого лет пять сочинял. Под конец слухи о ней до государя-батюшки дошли. Распорядился он ее у Никиты отобрать и написать по всем статьям опровержение митрополиту Газскому Паисию да отцу Симеону.

— Это такая-то забота? Из-за одного расстриги? Сослать его али, того вернее — казнить, и весь толк.

— Не он один так думал, не один Стефан так поступал. Потому и велено было отцу Симеону возражения свои на письме изложить. А читать ты их, царевна-сестрица, читала: «Жезл Правления» отца Симеона.

— Разумное сочинение, о власти государевой пекущееся.

— Вот и прочли его Никите на новом Соборе и вразумить безумствующего потщилися. Где там! Так Никита распалился, что всех архиереев в невежестве обвинять начал, ни в чем от своего безумства не отступился. Вот тогда-то Пустосвята от церкви отлучили и в темницу Николо-Угрешского монастыря заточили.

— И в заточении успел побывать!

— Успел, да недолго. Батюшка-государь через год его освободил да велел в Москву привезти, потому что прощения просил со слезами и великим раскаянием. С той поры Никита Пустосвят как в воду канул. Священничествовать не мог. В миру гдей-то волочился, да вот спустя пятнадцать лет при Тараруе и объявился. Тараруй ему и помощь стрельцов обещал.

— О том знаю. Что ж, хотят с нами спорить прилюдно, пусть спорят, и откладывать дела не к чему — мученика да проповедника из расстриги делать. Велю патриарху день назначить.

— На что ж, государыня-правительница, надежду возлагаешь?

— На себя. Сама с Пустосвятом препираться стану, коли у наших попов убеждений не хватит. Не будет более безумствовать на Московской земле. Не будет!

5 июля (1682), на день памяти Обретения честных мощей преподобного Сергия, игумена Радонежского, в Грановитой палате Кремля состоялось прение между князьями православной церкви и сторонниками древнего благочестия во главе с Никитой Пустосвятом.

6 июля (1682), на день памяти преподобных Сысоя Великого и Сысоя, схимника Печерского, в Дальних пещерах, в Москве на Красной площади, на Лобном месте был казнен Никита Константинов Добрынин по прозвищу Пустосвят.

— Нет, нет, верить не хочу! Казнили! Всех казнили! Вчерась же царевна-сестрица в прениях с ними столько часов провела и… Господи, ведь о вере же прели, и снова кровушка захлестала. Марфушка! Марфушка! Промолви хоть словечко, можно ли так, нужно ли! Сама же сказывала, отец Симеон об учености Никиты толковал.

— Будет, Федосьюшка, уймись. Царевна ты, не крестьянская дочь, чтоб голосить по покойникам. Невместно тебе, вот что.

— Да я при тебе только, царевна-сестрица. К Софьюшке толкнулася — она и слушать не стала. Мол, недосуг. С боярами сидит в Крестовой палате.

— И правильно сказала. Дела у нее теперь государственные. Все расчесть да сообразить надобно, не то что в тереме у печки бока греть.

— И панихиды по убиенным не отслужила. Государь Иван Васильевич хоть и Грозный, а завсегда по всем казненным панихиды служил.

— Почем знаешь, Федосья Алексеевна?

— Мамка сказывала.

— А ты поменьше бабьего стрекоту слушай. Когда хотел, тогда и служил, иначе бы ему из храма не выходить было. Ты о скольких убиваешься, а на нем тысячи были.

— Так это потому…

— Хватит! Мало знаешь, чтоб рассуждение иметь. Ничего бы Пустосвяту не было, кабы за ним стрельцы не стояли.

— Ничего не пойму. Разве не стрельцы за Милославских заступилися? Разве не они братца Иоанна Алексеевича выкликнули, а за ним и Софьюшку правительницей? А они за Пустосвята, все говорили, горой.

— То-то и оно, что горой. Волю взяли государевы приказы отменять. Ты лучше припомни, как оно 15-го то мая было.

— Так не видала я ничего. Не то что на крыльцо — к окнам и то нас не подпустили.

— Незачем было. Сама тебе расскажу. Артамон Матвеев, как в Москву из ссылки вернулся, в тот же день царице Наталье да боярам толковать стал, мол, стрельцов пора давно к рукам прибрать. Слух о том по Москве пошел. Стрельцы зашумели. А уж как другой слух, будто братца Иванушку Нарышкины убили, неведомо кто пустил, тут и вовсе в Кремль кинулися.

— Кто ж бы глупость такую придумал? Подумать страшно.

— Глупость? Молодая ты еще, Федосьюшка. Не летами — мыслями молода, оттого и спрашиваешь.

— Прости, Христа ради, царевна-сестрица. Ай, правда, много болтаю. Ты уж дальше-то расскажи.

— А дальше Матвеев догадался царицу Наталью с обоими царевичами на крыльцо вывести. Патриарх тоже к тому причинился — бунта забоялся. Они бы своего и добилися — стрельцы поуспокаиваться стали. Да тут князь Михайла Юрьевич Долгоруков кричать принялся, чтоб быстрее расходилися.

— Так начальник же он стрелецкий, чего ж ему было не прикрикнуть? Стрельцы слушаться его должны, разве не так?

— Послушались! Накинулись на князя и убили.

— Господи помилуй! Звери какие!

— А ты дальше, дальше послушай. За Матвеевым черед пришел стольника Федора Салтыкова, дьяка Ивана Ларионова с сыном Василием, князя Григория Ромодановского с сыном Андреем, Юренева, бывшего стрелецкого начальника Горюшкина, главного начальника стрельцов князя Юрия Долгорукова, боярина Языкова. Кстати и брата царицы Натальи прихватили — Афанасия Кирилловича. Вот теперь и думай, по ком панихиды служить, кого в Синодик записывать. Думаешь, всех тебе назвала? Кого вспомнила.

— Вот про что я и толкую: залили Кремль людской кровью. Силушки моей нету по тем местам ходить, из окошек глядеть. Только ведь будто они и на следующий день во дворце бушевали. Помню, как царица Наталья голосила, простоволосая по переходам бегала, кричала, что семью ее всю вырезали.

— На следующий день стрельцы во дворце еще нескольких человек порешили и требовали Ивана Кирилловича Нарышкина.

— Того, что Оружейной палатой правил?

— Его самого. Наталья поначалу слышать не хотела, — уговорили. Выдала сама брата стрельцам. Пытали его и убили.

— А потом стрельцы челобитную подали, чтобы быть двум государям? Это после того, как Хованского их начальником сделали?

— Вишь, сама все помнишь. Значит, захочешь, сама во всем разберешься, чем причитать бестолку. Боролись стрельцы с изменой — за то им и столб памятный у Василия Блаженного поставлен, чтобы всем их заслуги известны стали. Да только мало им того стало. Вот теперь Софье Алексеевне и приходится их к рукам прибирать.

— А ты скажи мне, Марфушка, правда ли в теремах толкуют, будто вчерась староверы после прений о победе своей кричать на площади принялись, будто не поддались они ни преосвященному, ни Софье Алексеевне? По всей Москве с кликами разошлись?