Людмила Третьякова - Рассказы веера

Шувалов, человек сугубо военный, практически никогда не имел времени заниматься своим огромным состоянием: слишком тревожное время выпало на его молодость и зрелость. Да и хозяйственные заботы по его холостому положению не слишком привлекали.

Но, женившись и выйдя в отставку, Павел Андреевич задался целью навести порядок в делах. И в немалой степени появившемуся в нем энтузиазму способствовало то, что любезная супруга с разницей в два года родила ему сыновей: в 1817 году – Андрея, в 1819-м – Петра.

...Если Варвара Александровна и молила Бога за свою сироту – а могло ли быть иначе? – то надо сказать: вымолила. Все есть у внучки – молодость, красота, богатство, муж, два сына. О чем еще можно мечтать?

Павел Андреевич Шувалов принадлежал к тем редким личностям, которые в сановном Петербурге вызывали безусловное уважение и симпатию. Исключительно богатый, личный друг императора, казалось, уже этого было достаточно, чтобы заиметь тайных недоброжелателей, и даже то печальное обстоятельство, что к концу жизни Шувалов свое нездоровье усугублял излишними возлияниями, не вызвало в его адрес ни слова злопыхательства.

С момента свадьбы Вареньки целых семь лет отпустила судьба княгине Шаховской любоваться семейным благополучием Шуваловых. Каждый день перед сном по привычке беседуя с портретом дочери, с полным правом она могла сказать:

– Вот, Лизонька, смотри: труды мои, беспокойства, слезные просьбы к Господу – все недаром было. Нам с тобой счастья не выпало, так пусть хоть Варенька за нас грешных поживет. Я же теперь спокойно лягу да и закрою глаза. Хватит, пора и отдохнуть.

...Княгиня Шаховская тихо отошла в вечность в октябре 1823 года, двух месяцев не дожив до своего восьмидесятитрехлетия.

Почтенный возраст усопшей ни на йоту не смягчил в семействе горечь утраты. Это был друг, не потерявший ни ясности ума, ни здравости рассуждений. Боевой генерал Шувалов плакал, как дитя. По кончине Шаховской он в ее память увеличил пенсии, которые она когда-то назначила нуждающимся, – на иждивении Варвары Александровны существовало несколько семей.

Мог ли думать Шувалов, будучи без малого на четыре десятка лет моложе Варвары Александровны, что дни его собственной жизни в буквальном смысле сочтены? Сердце, которое так долго оставалось неуязвимым для картечи, для осколков ядер, вдруг стукнуло в последний раз и остановилось.

...В Петербурге неожиданная кончина Шувалова, как писал о том очевидец, всех поразила и всех огорчила. «Он был добр, счастлив, богат до чрезвычайности».

Похоронили Павла Андреевича день в день через полгода после смерти Шаховской. Обе могилы рядом – возле Георгиевской церкви, куда генерал делал большие вклады, на Большеохтинском кладбище.

Графиня Варвара Петровна снова осиротела.

Две утраты – одна за другой – самых близких людей лишили молодую вдову опоры в жизни. Что ни говори, до этого трагического момента она, выросшая без родителей, все-таки чувствовала себя опекаемым, любимым ребенком, которого не касались никакие житейские заботы.

Этот несчастный для Варвары Петровны год принес кроме гнетущего чувства одиночества неизбежные думы о том, что ей делать с многохлопотным наследством бабушки и мужа.

Особенно оказалось запущенным шуваловское хозяйство, до которого у Павла Андреевича руки так и не дошли. В результате тот, кто был «богат до чрезвычайности», заимел колоссальный долг. Эту проблему следовало решать теперь вдове. Подсчитали, что «долг В.П. Шуваловой в 1824 году составлял более 5 миллионов рублей». Фантастическая сумма!

Понятно, что неразбериха в финансовых делах при любом кошельке опасна. Но что могла поделать совершенно неопытная женщина с ворохом непонятных ей бумаг, испещренных цифрами? Казалось, сердце вот-вот остановится от страха.

В отчаянной ситуации Варвару Петровну выручил существовавший в старой России обычай: осиротевшим семействам назначали попечителя. Он выбирался из родственников или добрых знакомых, которые имели хорошую репутацию в обществе и соглашались взять на себя немалые порой обязанности.

Таким человеком для Варвары Петровны с ее мальчиками стал давний друг семьи Шуваловых – М. М. Сперанский. Весьма влиятельный в придворных кругах человек, хотя и изрядно постаревший с тех лет, когда занимался имуществом еще графа Андрея Петровича, – он не только ободрил растерянную женщину, но и вселил в нее надежду, что жизнь еще повернется к ней светлой стороной.

– Уныние, любезная Варвара Петровна, – говорил он, – совершенная пагуба для человеческой души. Разве не призваны мы радоваться жизни, даже если она не всегда к нам милостива? Всему свой срок, как говорится, когда печалиться, а когда – по-другому. Не знаю, примете ли вы мой совет, а только я на вашем месте поехал бы в теплые края. Солнце, море, прелестные виды... Какое сердце не возрадуется! Заботы ваши, графиня, оставьте мне. Попробую в память незабвенных мне людей и по душевному расположению к вам все уладить. Знаете поговорку: «Старый конь борозды не испортит». А вы решайтесь да и поезжайте со спокойным сердцем.

Поначалу Варвара Петровна лишь отмахивалась от этой мысли. Ей страшно было представить, что она окажется где-то далеко от дома одна, с маленькими детьми. Как с этим справиться, как распорядиться теми же слугами, которых следует взять с собой, – они и тут-то вовсю пользуются тем, что она строго взыскивать не умеет. И мысль о поездке, снова ненароком возникшая, прогонялась разного рода опасениями.

Не скоро по окончании траура Варвара Петровна появилась в свете. И сразу же ощутила на себе заинтересованные взгляды. Еще бы – молодая богатая вдова, причем такая прелестная!

Очарование дамы в синем тюрбане нельзя описать обычными словами: «красивая», «блистательная» и прочее. Эти строгановские бархатные глаза, спокойный, чуть грустный взгляд!.. Она – прелестная. Она – графиня Варвара Петровна Шувалова.

Да, именно прелестная. Нет другого слова, которое более подходило бы к описанию внешности Варвары Петровны. Достаточно взглянуть на ее знаменитый портрет кисти Росси, где она в бальном наряде выглядит чуть смущенной, неуверенной. Ничем не напоминает графиня надменных львиц императорской столицы, что и поныне смотрят на нас из золоченых рам, словно говоря: «Ну вы же видите сами. Что к этому можно добавить?»