Людмила Третьякова - Рассказы веера

Трудно представить себе, что, получив предложение от графа стать его законной супругой, Любовь Ивановна не понимала, какой протест вызовет этот шаг со стороны высокородной родни.

Конечно, она это учитывала – да еще как учитывала! И была начеку: ей сразу сделалось известно и о поездке сестер графа в Зимний дворец, и об обещании государя «принять возможные меры».

Но тут случилось то, что едва ли поддается какому-то вразумительному объяснению: в скором времени после визита двух сиятельных просительниц перед Александром II предстала высокая, стройная дама с пышной прической из густых локонов и в туалете строгом, но элегантном, подчеркивающем все достоинства ее великолепной фигуры. Это была Любовь Ивановна.

...В исторической литературе можно найти немало примеров тому, как люди, отчаявшиеся в том, что им кто-то может помочь, кроме первого лица государства, изыскивали способ лично «припасть к монаршим ногам».

Они добирались в столицу порой издалека и искали случай подать прошение непосредственно в высочайшие руки.

Это было делом трудным, но все-таки возможным, если знать распорядок дня и привычки царствующих особ. Ведь недаром, если помнит читатель, Машенька Миронова, «капитанская дочка», искала встречи с императрицей Екатериной в Царскосельском парке – она знала или ей подсказали, что именно там любит гулять государыня и удобнее случая не сыскать. Так оно и вышло.

Был известен, например, маршрут прогулок Александра I, и хотя, разумеется, совсем не в одиночестве ходил он вдоль Невы, и стража, следовавшая на почтительном расстоянии, наблюдала «как бы чего не вышло», в самом крайнем случае отчаявшийся человек мог воспользоваться царской прогулкой. Кроме того, весь Петербург знал, что за определенную мзду любимый кучер императора Илья Байков где-нибудь на повороте притормаживал карету Александра и поджидавший там проситель мог передать бумагу адъютанту, сидевшему рядом с ним, или прямо в царские руки.

Совершенно достоверным фактом является история, когда француженка-модистка Полина Гебль, желая ехать в Сибирь за сосланным декабристом Иваном Анненковым, специально приехала на маневры гвардии в Красном Селе и там, рискуя быть раздавленной копытами царского коня, передала-таки свою просьбу прямо в руки Николая I.

Однако, если заметил читатель, все подобные случаи происходили вне дворцовых апартаментов, которые охранялись и куда доступа постороннему лицу не было. (Правда, из исторических хроник ясно, что дело сохранения личной безопасности царствующей династии соблюдалось далеко не так рьяно, как нынче «берегут» совсем не монархов.)

Практика подачи прошения и просьб на высочайшее имя была детально регламентирована. Тут, как и сегодня, существовал полный набор бюрократических препон. Время шло, человек ждал и надеялся, а дело чаще всего кончалось отпиской – оттого страждущие и искали обходные пути. Последней инстанцией, решавшей передать прошение государю или нет, был министр двора, очень важный человек. Даже люди сановные, с известными фамилиями, искали знакомств, пускали в ход все связи, чтобы бумага не залеживалась в столах чиновников, а сразу попала в руки министра. Ибо он имел непосредственный доступ к государю.

Эти подробности необходимы для того, чтобы подчеркнуть всю невероятность факта личной беседы Любови Ивановны с государем. Понятное дело, Кочубей, Мусина-Пушкина – это не только знать, но и придворные дамы, фрейлины, лично знакомые Александру. А кто такая «девица Кроль»? И какие силы помогли ей оказаться в «святая святых» – в кабинете императора? Понятно, что широкие родственные связи графа Григория в данном случае не только не могли помочь делу, а напротив, знай его близкие о намерениях «этой дамы», двери бы для нее сюда оказались закрыты навсегда.

И все-таки – «девица Кроль» здесь! И задача у нее труднейшая, почти невыполнимая: в сложившейся ситуации склонить государя на свою сторону, вырвать у него хотя бы изустное разрешение на союз с графом Кушелевым-Безбородко. Подобное намерение осложнялось тем, что Александр уже, по сути, дал слово сестрам графа «принять возможные меры к удовлетворению их просьбы». И выходит, ему, государю, предстоит отказаться от своего слова!

Госпожа Соколова, Синее Домино, которая наиболее полно описала любопытную историю жизни Любови Ивановны, утверждала, что та посвятила ее во все подробности аудиенции у Александра II. Разговор с царем шел на французском языке. Синее Домино подчеркивает, что старалась в своем пересказе быть абсолютно точной.

Но все-таки надо отметить: в том, что Соколова писала о Любови Ивановне, немало фактических ошибок. А главное, бросается в глаза старание мемуаристки создать вокруг своей героини романтический ореол. Она единственная приписывает ей благородство помыслов и поступков, в то время как никто из друзей графа – а среди них было много людей, не принадлежавших к высшему свет, – не сказал о Любови Ивановне доброго слова. Она именуется не иначе как «пройдохой», «авантюристкой», «шельмой», «подозрительной женщиной», которая пользуется ослеплением человека, беззаветно полюбившего ее.

Однако надо иметь в виду, что Синее Домино, она же Александра Соколова, в девичестве Денисьева, сама была дамой авантюрного склада с очень путаной биографией, отказавшейся, к слову сказать, вполне сознательно от своего ребенка (в будущем известного литератора и журналиста Власа Дорошевича).

Естественно, что обе женщины – и Кроль, и Соколова – испытывали симпатию друг к другу, имея сходные черты характера и способность не мучить себя излишними угрызениями совести.

Вот почему в передаче мемуаристки ее подруга выглядит благородной спасительницей погибавшего в хворях аристократа.

«Любовь Ивановна смело и откровенно отвечала на все предложенные ей вопросы, – пишет Синее Домино, – и, когда государь спросил ее, правда ли, что она переехала к графу Кушелеву и живет в данную минуту в одном доме с ним, она ответила:

"Правда, ваше величество... Я не только в одном доме с графом живу, но в одной с ним комнате и в одной с ним спальне. Этим я жизнь его спасаю, и лично для меня это подвиг, а не наслаждение!"»

Государь поинтересовался: визитерша ли настаивает на этом браке или того желает граф? На что услышал в ответ, что ей это и в голову не пришло бы никогда и что она лишь идет навстречу «настоятельной и неотступной просьбе графа, который решится на самоубийство, ежели она его оставит».

Теперь уже никто не сможет подтвердить или опровергнуть была ли действительно графом высказана такая мысль, но согласимся, что это сильный довод – особенно для императора, который понимал: после такого заявления он, вздумай отказать, поневоле оказывался причастным к гибели человека.