Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Очень даже было смешно.

Иванов побарабанил пальцами по столу.

– Что будем делать, если это действительно ваш знакомец, Митька Плющ, он же Дмитрий Огурцов, Михайлов сын?

Сорокин не успел ответить, потому что в кабинет стремительно, как и в прошлый раз, вошёл Ли Чуньминь. Сорокин встал.

– Итак, господа, я добился, чтобы во всех управлениях городской полиции установили телефонные аппараты, – сказал он, опустив приветствия и поклоны. – Как вы себя чувствуете? – обратился он к Иванову.

– Спасибо, вполне терпимо! – Иванов сказал это спокойно, без ставших привычными для Сорокина, когда тот разговаривал с начальниками, суетливых кривляний.

– Вот и хорошо! – отреагировал Ли Чуньминь. – Есть новость, господа! Нашли труп полицейского, которого вы посылали тогда за каретой, он задушен.

– А где нашли?

– Рядом с переездом через железную дорогу, недалеко от Мостовой улицы. Разгребли насыпь и зарыли. Собаки раскопали.

– Заблагоухал!

– Как? – спросил Ли Чуньминь.

– Заблагоухал! Дал запах, то есть начал гнить!

– А почему – за-бла-го-у-хал? – Слово для блестяще говорившего по-русски китайца оказалось непонятным. – Разве это не про цветы или хорошие женские духи?!

– Так говорят, когда покойничек прокис и начинает вонять…

– Странный ваш русский язык!.. – задумчиво произнес Ли Чуньминь.

– Да и ваш не лучше, по-русски – дурак, а на вашем «черепашье яйцо»! Какая связь?

– Зато у нас нет этого ужасного русского мата, – произнёс Ли Чуньминь, с интересом уставился на Иванова, а потом вздохнул и махнул рукой. – Хотя нет, уже есть!

– Та ма́ди? – спросил Иванов и глянул в сторону Сорокина. – По-нашему «твою мать»!

Сорокин не знал, как реагировать, только в голову откуда-то пришло: «И русский мат – бессмысленный и беспощадный!»

– А когда его нашли, господин Ли Чуньминь? И где он сейчас?

– Вчера! И пока – там, где нашли… – Можно привезти его сюда, в тюрьму?

– Зачем?

– Пусть его посмотрят в мертвецкой наши дедушки Моня и Ноня, они наверняка что-нибудь расскажут!

– Хорошо, я распоряжусь.

Когда Ли Чуньминь ушёл, Иванов закурил, попытался встать, закряхтел и сел. Сорокин хотел ему помочь, но Иванов замахал руками:

– Что вы, голубчик, не первая рана, а может быть, и не последняя. Такая у нас работа. – Он кивнул в сторону двери: – Как вам?

– Ли Чуньминь? – спросил Михаил Капитонович.

– Ну а кто же? До революции здесь первые должности занимали русские, так было по договору. Сейчас пришли китайцы, но редко кто из них может изъясниться на русском языке. Это создаёт определённые сложности, особенно когда начальник проявляет излишнее рвение. А с ним всё просто отлично, он всё понимает и вообще человек дельный! Хотя я вам об этом уже говорил!

– А сколько вы знаете языков? – Сорокин давно хотел об этом спросить.

– Три! Два! Родной идиш и немного китайский, русский не в счёт.

– А на родном есть с кем поговорить?

– Шутить изволите! Знаете, сколько здесь евреев? Я думаю, в процентном отношении не меньше, чем в России, почти Одесса!

– И что?

– Слишком всё сложно, Миша! – Иванов вздохнул. – Евреи народ, который всех к себе настойчиво ма́нит, независимо – еврейка ли твоя мать и хочешь ли ты быть иудеем? Главное, чтобы был умным! А вот отпускают с трудом. Стоит только разговориться с ребе, и начнут приглашать в собрания, заглядывать в глаза, а потом что-нибудь попросят, и поди откажи, даже если по закону!

– И что будет?

– Ничего! Только вы на следующий день ощутите на себе такую ненависть и презрение, что будете чувствовать её всю жизнь, хотя о ней вам никто не скажет! А я хочу быть свободным! Как англичане! Понятно? Сорокин пожал плечами.

– Как бы вам объяснить…

Иванов закряхтел, через силу встал и, опираясь о стол и стены, стал медленно ходить по кабинету.

– Я революционер! Только, в отличие от еврейских революционеров, я хотел счастья не только для евреев, а для всех в этой стране! – Он показал рукой на север. – Я ненавидел отца, простите, я его очень любил, но ненавидел, когда он суетился и хлопал себя руками, как птица крыльями, и лебезил перед полицейским, который просто так, без дела, заходил в нашу табачную лавку погреться. А потом его же материл, если рядом не было мамочки. А знаете, как бы вас называла моя мама, если бы увидела нас вместе? Она называла бы вас – «сы́начка», – несмотря на ваше дворянское происхождение…

– Я не дворянин, – сказал Сорокин.

– А кто?

– Сын хлеботорговца…

– Ну, тогда вы бы не обиделись! Она так называла и меня, и всех моих друзей-революционеров. Как уроженка Одессы, она старалась нас чем-нибудь накормить, вкусненьким, она так и говорила – «вкусьненьким», с двумя мягкими знаками… – Вы родились в Одессе?

– Нет, я родился в Петербурге. Мама оттуда. Одесса была раем для евреев, лучше, чем Варшава, Львов и Вильно. Мой папа, Моисей Розенталь, нашёл… ему нашли её там!

– Почему? – Сорокин перебил Иванова, он этого не хотел, боялся, что тот остановится, всё, что Иванов рассказывал, было ужасно интересно. Он никогда ничего такого не слышал, кроме того, что Россию продали евреи и большевики.

– Что почему? – Иванов остановился. – Почему мой папа нашёл маму или почему Одесса рай для евреев?

– Почему Одесса рай для евреев?

– Потому, голубчик, что построил Одессу француз граф де Ришелье, внучатый племянник того самого Ришелье, помните? Три мушкетёра?

Сорокин кивнул.

– …а сделали Одессу евреи! Вам интересно?

Сорокин снова кивнул.

– Ришелье доказал императору Александру Первому, что Одесса должна быть свободным торговым городом, а еврейские контрабандисты сделали этот город баснословно богатым и сами сделались богатыми: табак из Турции, оливковое масло из Греции, финики из Каира, парча и тафта из Персии, померанцы из Марокко, вина из Испании и Италии, и всё это, заметьте, – якобы из Парижа! Ха-ха! А самыми богатыми людьми сделались полицейские! И никаких, боже упаси, я имею в виду евреев, талантливых музыкантов и математиков, это всё потом. Потом их дети сделались глазными врачами и адвокатами, пианистами и скрипачами! И революционерами! Папа ненавидел моих друзей, он знал, как старый мудрый еврей, что эта дружба с секретами добром не кончится. А я бес из Достоевского! Читали?

Сорокин помотал головой.

– Не успели! Но ничего, если и не прочитаете, так ещё насмотритесь! И он оказался прав – мы подготовили это землетрясение… – Иванов постучал папиросой о стол и сунул её в рот. – Мои родители похожи на родителей Аркадия Базарова, только вот не пришлось им ходить на мою могилку… Они похоронили меня, как только меня отправили в ссылку… Представляете, где Петербург и где Охотск? Столько нет бумаги склеить карту, и в комнате для неё не будет места, надо ломать стену… И когда они себе это представили – они умерли, и теперь я не могу сходить на их могилку…