Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Обратите на него внимание!

– А что? – удивился Штин и стал разглядывать парня. – Кум, сват, брат?

– Да нет! – улыбнулся Михаил Капитонович. – По-моему, крепкий парень. Ищет работу…

– Эй, хлопче! – крикнул парню Штин. – Иды сюды! – А? – удивлённо посмотрел на Штина Сорокин.

– А дывы, вин в свитки! – усмехнулся в ответ Штин.

– А?

– Язык? Так у нас тут как в Библии, только там «ни эллина, ни еврея», а здесь и хохол, и кацап, и кого только нет!

Янко боязливо подошёл к Штину:

– Шо, дядько?

– Иды за намы!

Завтрак растянулся и постепенно перешёл в обед. Уже закончился коньяк от Румянцева, уже был выпит чайник чая из таёжных трав и ягод, уже, как представлялось, надо было бы растянуться на топчане и заснуть до вечера, то есть до ужина, уже и усталость была во всём теле, и сами по себе опускались отяжелевшие веки. Уже Михаил Капитонович оглядывался, присматриваясь, где бы можно было прилечь, как вдруг Штин сказал:

– А недурно бы прогуляться. И погода располагает.

Не дожидаясь ответа, он встал, снял с крючка казакин со смушковой выпушкой и отороченными жёлтой тесьмой накладными карманами, надел его в рукава и стал поторапливать Сорокина.

– Идёмте, Мишель, идёмте! Там сейчас знаете, как с сопок опахнёт свежестью, и, кстати, наломаем багульника, и в доме будет красиво. А то казарма казармой! Надоедает!

Они вышли и остановились на крыльце. Владения Штина, как он назвал рубленную из толстой лиственницы избу-пятистенок с конюшней и дровяником, были окружены высоким забором из затёсанных вверху брёвен, сбитых вплотную.

Двор был обширный, и по нему ходил с топором Янко.

– А парень-то и правда крепкий! С утра колет, чисто паровая машина! Одинцов! – крикнул Штин в избу. – Накорми парня, а то уработается до смерти, на радостях-то!

Сзади к ним вышел Одинцов и свистнул:

– Заходь, пока их благородия будут прогуливаться!

Янко воткнул топор в колоду, вытер о штаны руки и поклонился.

– Пусть пока у меня поработает, – кивнул в его сторону Штин. – Надо присмотреться. И Одинцов с ним разберётся.

Они сошли с крыльца, и Штин направился в конюшню.

Из пяти денников были заняты два. Штин открыл один и вывел гнедого дончака.

– Другой ваш… не такой сноровистый.

Сорокин открыл второй денник и погладил по морде золотой масти двухлетку.

– А как зовут? – крикнул он Штину.

– Дукат! Видите какой – чистое золото! Седлать не разучились?

На противоположной от денников стене висели шесть сёдел: три казачьих и три кавалерийских, рядом с сёдлами висели уздечки.

– Берите второе слева и трензеля! Вы же без шпор?

Михаил Капитонович быстро заседлал Дуката, вывел его из конюшни и повёл по кругу. Через минуту вышел Штин.

– Одинцов! – крикнул он.

Одинцов выглянул на крыльцо.

– Оружие! Их благородию – зауэр и тоже маузер!

Через несколько минут, пока Штин и Сорокин разогревали лошадей, Одинцов вышел весь увешанный оружием и патронными сумками.

– Вы, Мишель, берите зауэр и маузер… Кстати, для зауэра у меня есть отличный седельный чехол, он висит рядом с дверью, так будет удобнее…

Они перешли через узкоколейку, и Штин направил своего дончака в широкий распадок. Сорокин отставал от него на полкорпуса.

– Подтягивайтесь, Мишель, подтягивайтесь, тут пока достаточно широко. – Проезжая рядом с озолотившейся вербой, Штин срезал ветку и передал её Сорокину. – Это вам вместо плётки!

Они ехали неспешным шагом, и Сорокин дышал. День с утра был ясный, солнечный, похожий на осенний: было очень синее небо и ни одного облака, только деревья стояли ещё чёрные и хлёсткие. Воздух был прозрачный, но влажный по-весеннему.

– Через пару дней не узнаете, всё будет зелено, вот увидите, за две ночи…

– А почему вы ушли с копей? – спросил Сорокин.

– Запах! Уголь! Пыль! А здесь! Слышите, как пахнет землей? А знаете, как пахнет, когда начнётся перевалка? Как пахнет мокрое, не прелое, а мокрое дерево, только что вытащенное из воды?

Сорокин догнал Штина и пошёл с ним вровень.

– Уголь – совсем другое дело, хотя денег, естественно, больше. Однако же и здоровье…

Распадок, по которому они ехали, шёл на подъём: он был широкий, с низким, редким кустарником, и далеко в самой середине стоял одинокий огромный кедр. Впереди, верстах в трёх – это было видно, – сопки сходились в теснину.

– Нам туда, – показал рукою Штин вперёд. – Там в теснине из сопок вытекает ручей, похоже на ущелье, мы войдём в него, пройдём по ручью версту и поднимемся на плато.

– А багульник?

– Уже отходит, всё же конец апреля, но ещё много, а кое-где ещё и снег по колено, особенно на северных склонах. Я тут за зиму всё излазил и пешком и верхом. А за багульником надо на склоны, только нет смысла терять время – склоны там дальше сами к нам приблизятся. Видите сиреневые пятна, вон! – Штин показал плёткой. – Там и наломаем!

Михаил Капитонович давно не сидел в седле, но совсем даже не отвык. Дукат, несмотря на свою молодость, оказался спокойным и послушным. «И вовсе не нужны трензеля!» – подумал Сорокин и бросил поводья.

– Тут есть тигриное логовище, – сказал Штин. – Далековато, правда… И помёт уже есть, люди видели следы… Тигрица сейчас голодная, нам с ней встречаться ни к чему, поэтому держите на всякий случай маузер наготове…

– А почему не зауэр? – спросил Сорокин, ему было любопытно. – Я не охотник, у меня нет опыта…

– От него мало толку, это на косулю. Маузер вернее, хотя на этот случай нет ничего лучше нашей старушки трёхлинейки или – карабин. А вон и косули, видите?

Сорокин стал смотреть вперёд и далеко увидел, как двигаются жёлто-коричневые пятна.

– Далеко, даже мой ремингтон не возьмёт…

– А если поближе? – Сорокин почувствовал, как в нём разгорается что-то вроде азарта.

– Нет смысла, они сейчас тощие, даже Одинцов не уварит. Они хороши осенью, октябрь – ноябрь, когда на зиму нагуляют жиру, сейчас можно стрелять только фазана… но мы не будем!

– Почему?

Штин посмотрел на Михаила Капитоновича и ухмыльнулся: – Не на охоте, Мишель! Мы с вами по делу прогуливаемся!

Михаилу Капитоновичу стало неудобно за свою легкомысленность, и он промолчал.

– Давайте-ка пришпорим, у нас большой круг! А я вам кое-что расскажу.

Оказалось, что Штин, который на концессии проработал почти полгода, не терял времени зря.

– Первое, что я услышал: что здесь, что на копях, – это про хунхузов. Всё остальное ерунда: скатилось бревно, упал в реку, зашибся топором или поранился пилой, выбил соседу зуб по пьяному делу, нарвался в тайге на косача́… это всё единичные случаи и персональное счастье или несчастье! А вот хунхузы – это большая беда для всех. Общество здесь весьма ограниченное; из тех, с кем можно общаться: с кем-то можно ходить на охоту, но не сядешь за карты, с кем-то сядешь за карты, но не выйдешь побаловаться с ружьишком, в общем, людей нашего круга раз-два и обчёлся… Дамское общество отсутствует – учительница с сыном и матерью, красавицы обе, вот вокруг этой учительницы все и вьются…