Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Отставший было на несколько шагов Сорокин махнул веткой перед глазами Дуката, и тот наддал.

– А эти скоты, во-первых, крадут людей и возвращают их только за выкуп, а во-вторых, как только сюда привозят деньги, пытаются грабить: или контору, конторы, или поезд, в смысле почтовый вагон. Сведения о перевозке денег они получают исправно, скорее всего из самого Харбина или от железнодорожников, китайских конечно. Пока я ничего не слышал о том, чтобы с ними общались русские… Штин перешел на рысь.

– …если про кого узнаю, сам убью!

Сорокин удивлённо посмотрел на него.

– Не удивляйтесь! Они очень жестокие, исключительно. Тех, кого они брали в заложники, держали в ямах и землянках по полгода и больше, били, не давали воды, не давали еды, издевались… В общем, если человеку удавалось выйти оттуда, то на человека он становился уже не похож. Нападают на поселки – жгут, грабят, убивают и насилуют. И это бывает не так уж и редко. За летний сезон десяток случаев. А на зиму расползаются, уходят в города, растворяются. Поэтому сейчас как раз начало их сезона. Давайте-ка ещё! – сказал Штин, взмахнул плетью, и его гнедой перешёл с медленной рыси на быструю, Дукат сам по себе взялся за ним.

В ушах Михаила Капитоновича зашумело, он смотрел на резвого впереди дончака и спину Штина и слышал, как по ногам его Дуката стала хлестать высокая трава.

– Нам уже недалеко! – обернувшись, крикнул Штин.

До верхней точки распадка, откуда он расходился в долину, они доскакали минут за пятнадцать. Распадок острым клином сошёлся в русло довольно широкого ручья.

– Нам по ручью вверх! – сказал Штин, направил и осторожно повёл коня по каменистому дну. – Пускайте своего за мной, постарайтесь след в след, тут есть ямы! Видите, как тепло? Я боюсь, что может начать сходить снег, и тогда тут будет не ручей, а целая река! Так что будем, как говорят китайцы, поспешать, хотя и медленно!

Над ручьём, над головами всадников сошлась со склонов сопок тайга, и стало душно.

По руслу изгибавшегося как змея ручья поднимались около часа до того места, где он уклонился вправо; взяли коней в повода и, преодолев крутой подъём, вышли на поляну. Штин закинул уздечку на седло и отпустил дончака. Сорокин отпустил Дуката, тот пошёл за дончаком, они встали рядом, как в одном деннике, и склонили головы к траве. Один край окружённой с трёх сторон лесом поляны оказался крутым обрывом, Штин шёл к нему.

– Вот! – Штин сел на корточки. – Это и есть наше плато – тут перепад метров тридцать – тридцать пять, а внизу всё как на ладони! Видите?

Сорокин присел рядом и полез в карман за папиросами.

– Здесь курить не будем, и вообще у нас тут на всё про всё минут пятнадцать. Смотрите…

Под ногами у Сорокина и Штина была крутая каменистая осыпь со скальными выходами, а под ней простиралась большая поляна, со всех сторон зажатая крутыми склонами сопок.

– Под склоном во-он той, прямо перед нами дальней сопки – большая пещера. Это их логово или база, как хотите. Я спускался туда осенью, когда они ушли, и прямо угадал, они ушли за день или два перед тем, как я пришёл, ещё до снега. Тут спускаться очень плохо, неудобно, камень мелкий и прямо из-под ног осыпается, а подниматься ещё хуже, я потратил на это больше часа. Они сюда не ходят, вообще ведут себя довольно беспечно. – Штин говорил вполголоса. – Там, внизу, и рубленые пни, и кострище, а в пещере гора костей и даже отхожее место! Тьфу! Судя по следам, охранение выставляют только там, по краям поляны, там окурки и мусор, а здесь чисто, поэтому я сделал вывод, что сюда они не поднимаются. Смотрите внимательно, запоминайте…

Сорокин полез в карман за карандашом.

– Не надо, я всё зарисовал… Давайте обойдём плато…

Они встали и пошли по краю – поляна, на которой они находились, она же плато, примыкала к заросшей лесом вершинке, они обошли её и вернулись обратно.

– Отсюда до пещеры, до входа, по прямой метров сто – сто двадцать. Пулемёт достанет кинжально, а наверх они не полезут, поэтому путь у них только один… Штин достал часы.

– Ого, уже три с четвертью, а чувствуете, как тепло? Давайте-ка будем поторапливаться в обратный путь!

Сорокин, занятый осмотром, не заметил, что весь вспотел – солнце грело по-летнему.

– Ну что? Нагляделись? Если да, у нас есть пять минут наломать багульника, и в путь.

Когда они вернулись в долину, вода в ручье плескалась у Дуката под самым брюхом.

– Всё! – выдохнул Штин, как только расступилась тайга и ручей заклокотал налево под склоны сопок. – Думаю, к шести будем дома! Одинцов, должно́, будет шибко ругаться! Оч-чень серьёзный мужчина!

Заждавшийся, судя по угрюмому виду, Одинцов не ругался, он молчал и сопел. Янко сидел в углу на лавке и, казалось, весь бы вжался в угол, если бы смог.

Одинцов накрывал на стол и смотрел на Штина.

Штин снял казакин, его белоснежная сорочка, когда попадала в лучи заходящего солнца, сияла. В избе было одно большое окно на запад и одно поменьше на север. Окно на север упиралось в забор, а окно на запад смотрело в открытые ворота подворья. Солнце садилось за хребтом дальних сопок, и его последние лучи резали прямо через ворота в окно.

Штин осмотрел стол, пошёл к стене, повесил ремингтон, плётку и маузер, потом подошёл к корчаге и долго пил воду, потом стал искать в карманах казакина папиросы, потом закурил и, наконец, сел, на Одинцова не посмотрел. Тот кашлянул. Штин потянулся к бутылке с самогоном, тогда Одинцов подскочил, ухватил её за тонкое горлышко и под дно и стал наливать, сначала Штину, потом Сорокину. Когда Одинцов налил, Штин сказал:

– А я ведь тебя учил, сукина сына, сначала наливать гостю!

Потом он перевёл взгляд на Янка – тот глядел из своего угла – и сказал ему вкрадчивым голосом:

– А ты, хлопче, выдь и вытри лошадей, – и неожиданно так громко ударил ладонью по столу, что все вздрогнули. – Гэть! Иванэ, мамкин сын!

Парень, не сводя глаз со Штина, подскочил и стал красться к двери.

– Да насухо, насухо! Приду, проверю! Зразуми́в?

– Зразуми́в, дядько… – еле вымолвил Янко.

Только после этого Штин посмотрел на Одинцова.

– Ждёт?

– Ждёт!

– Иди! Завтра чтобы был не позже восьми!

– А вы…

– Не извольте беспокоиться, мы к завтраку будем готовы, господин Одинцов! В восемь!

Они остались вдвоём. Стол был накрыт богато: парила картошка, зеленели солёные огурцы, глянцем отливали грибы и розово-оранжевая рыба, благоухал запечённый в печи фазан…

– Однако мы должны были очень проголодаться, а, Мишель? Так, приступим?!

Но, несмотря на голод, они утолили его быстро, и дело дошло до таёжных заварок.

– Одинцов женился, – неожиданно, после некоторого молчания, произнёс Штин.

Сорокин как-то хотел проявить по этому поводу радость, но Штин выставил вперёд руку: