Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

Ритон поправил галстук и принялся теребить за ухом короткие пряди волос.

— Можно бы и потанцевать…

Одетта направилась было к нему, но Ритон поспешно пробормотал:

— Я хотел сказать… вы… я плоховато танцую жава, что… если подождать танго?

— Да, конечно. Подождем танго. От жава у меня голова кружится.

Ритон прислонился к стене рядом с девушкой. Он был счастлив. Растерянно посмотрел на Одетту, словно хотел сказать ей что‑то очень важное, но удержался. Мимо, тесно прижавшись друг к другу, проплыли Клод Берже и Жанна Гильбер. Ритон крикнул им:

— Ну как, влюбленные, дела идут на лад?

Клод, смеясь, пожал плечами и увлек партнершу под быстрый припев танца:

Отрывистые ноты бежали гуськом, спеша и подпрыгивая, точно ватага ребятишек, высыпавших после занятий из школы. Пара Бэбэ — Жако касалась земли лишь кончиком правого ботинка Жако. Вся тяжесть танцора и его партнерши сосредоточилась на одной этой точке, оба тела вращались вокруг нее. Носок легкой женской туфельки время от времени опускался рядом, чуть дотрагиваясь до ноги Жако. Кружась под звуки жава, Жако и Бэбэ напоминали волчок, послушный быстрой мелодии танца. Жава, наверно, можно исполнять на круглом столике диаметром в тридцать сантиметров и не терять при этом равновесия. Музыка уплотняет воздух вокруг вас, и вы танцуете, словно окруженные тесными невидимыми стенами. Все крепче и крепче прижимаете к себе девушку из‑за требований аэродинамики и уже не отставляете больше сцепленных рук, а вытягиваете их вдоль бедер. До самых колен оба тела застыли, как мраморные, живут лишь икры, щиколотки и ступни. Единственная вольность, которую можно себе позволить, — это постукивание каблуками и отбрасывание левой ноги. Индивидуальность танцора выражается только в движении щиколотки, и каждый специалист этого дела исполняет жава по — своему. От этого танца голова становится совсем невесомой и уносит за собой тело. И пара все кружится, кружится…

Пара кружится на месте, быстро и легко перебирая ногами. Замкнутый, все возобновляющийся пируэт, от которого глаза закрываются сами собой, пируэт, из которого нет выхода, которому нет конца. Два слившихся тела буравят воздух, наполненный звуками жава, остальные танцующие куда‑то отодвигаются, становятся все меньше и пропадают в сгустившихся вокруг облаках; стены зала раздвигаются и исчезают, потолок растворяется в небе. Остается только одна пара, захваченная вихрем танца, в тумане радостного опьянения.

— Благодарю.

Аккордеон уже смолк, но пройдет еще несколько секунд, прежде чем отыщешь ногой твердую землю и с трудом соберешь разбегающиеся мысли.

— Благодарю, Жако.

Надо дать себе время опомниться, и с пересохших губ слетают обрывки отвергнутых формул вежливости.

Дышишь тяжело, потому что под конец, когда чувствуешь, что музыка вот — вот оборвется, все ускоряешь темп, кружишься с предельной скоростью, а затем сразу останавливаешься как вкопанный. Когда же тела отстраняются друг от друга и разжимаются пальцы, испытываешь какую-то бесконечную пустоту…

Все вновь собрались у стойки бара.

Канкан оглядел компанию беспокойным взглядом и вытащил из гнезда оцинкованной стойки бутылку монбазильяка.

— Чего прикажете?

— Белого на всех!

Зажав между пальцами левой руки ножки четырех бокалов, хозяин ловко поставил их на стойку.

Милу прищелкнул языком и сказал, обращаясь к Жако:

— Ну, как, поедем завтра утром искать работу?

— Успеем еще договориться. Сегодня ведь воскресенье!

Шантелуб рискнул спросить:

— Правда, что ты нокаутировал мастера?

— Д — да.

— Немногого же ты этим добился!

Жако одним духом осушил свой бокал, чтобы уклониться от ответа, но Шантелуб настаивал:

— Ты дал себя выгнать, словно никудышнего работника. Чего ты этим добился, собственно говоря?

Жако так резко обернулся, что прядь волос упала ему прямо на нос. Его продолговатые глаза стали, казалось, еще больше.

— Душу отвел! Вот и все… соображаешь?

Он бросил стофранковый билет на стойку и направился в центр зала, где Бэбэ разговаривала с Одеттой Лампен.

— Он прав, знаешь! — изрек Милу.

— Прав… прав… — пробурчал Шантелуб.

Он так энергично два раза провел указательным пальцем у себя под носом, что весь нос собрался складками от самого кончлка до переносицы, и сказал, повысив голос:

— Сила мускулов ничего не доказывает. Существуют иные средства самозащиты. Он изукрасил мастера. А мо — гкет, тот попросту мелюзга! Дрожит перед хозяином и за лишние десять тысяч монет готов пятки ему лизать, гнуть спину, подхалимничать. Но все же он не предприниматель. По — моему, мелюзга этот мастер и только.

— Мелюзга! Мелюзга!

Милу в свою очередь начал горячиться.

— Послушать вас, все они мелюзга. Так, значит, подлецов нет, что ли? А если подлецов нет, против кого же тогда бороться?

Появился Мимиль, страшно возбужденный.

— Пришли ребята из Шанклозона, они в бистро. С ними длинный Шарбен.

— Ну, знаешь, теперь заварится каша! — ликовал Милу.

Раздались первые звуки танго:

В самом центре потолка был подвешен шар величиной с мяч для игры в водное поло. Вся его поверхность состояла из крошечных зеркал. Во время танго зал погружался во мрак, и снопы лучей двух небольших прожекторов освещали этот медленно вращавшийся зеркальный шар. Яркие зайчики разбегались во все стороны, мелькали на стенах и на лицах людей. Когда же в прожектора вставляли цветные стекла, на бальный зал и танцующие пары сыпался зеленый, желтый или красный дождь искр.

Ритон и Одетта медленно танцевали, держась на почтительном расстоянии друг от друга. Они неуверенно выделывали па и когда им наконец удавалось попасть в такт музыки, старательно повторяли ту же фигуру, чтобы не сбиться.

Но аккордеон Иньяса все время менял ритм, и это их путало. Они наступали друг другу на ноги. Ритон через силу улыбался.

— Это я виноват.

Девушка поднимала на него глаза:

— Ничего, это не страшно.

И снова потупляла взгляд. Ее каштановые волосы вспыхивали чистым золотом, когда на них падали яркие блики от сверкающего шара. Танцуя, Одетта и Ритон очутились у самой стойки бара; вдруг порывом ветра дверь распахнуло, и завиток волос девушки упал на нос Ритону. Он вздрогнул и зажмурил глаза, чтобы не сбиться с такта.

В зал вошли Полэн и Розетта. Они сели за один из столиков, стоявших вдоль стен.

Клод Берже и Жанна Гильбер танцевали в самом центре зала. Они изобретали сложные фигуры, брались за руки, шли рядом, останавливались как вкопанные, театрально обнимались. Жанна Толстушка откидывала назад голову, а Клод Берже выводил ногой кренделя. Они кружились в такт музыки, отстранялись друг от друга, вытянув руки, затем сталкивались грудь с грудью, еновь отдалялись и вновь приближались, на этот раз боком, чтобы разойтись на несколько тактов в разные стороны с заложенными за спину руками и опять порывисто броситься друг другу в объятия. Ноги их сплетались, они сгибали колени, выпрямляли руки, и девушка прижималась щекой к плечу партнера. У Клода был такой важный вид, словно он давал урок танцев, а? Канна, когда музыка слишком уж сильно брала ее за душу:, напевала воркующим голоском запомнившиеся ей слова припева: