Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

— Послушайте, Ла Суре, в этом деле я тоже нахожусь под ударом, не меньше чем рабочие.

Делегат вынул зажигалку. Это была большая зажигалка из красной меди, и Ла Сурсу, видимо, доставляло огромное удовольствие держать ее в руках, вертеть, ласково поглаживать большим пальцем.

— Подумайте об этом хорошенько, Ла Суре.

Делегат поплевал на зажигалку и, прихватив пальцами рукав куртки, принялся начищать медную поверхность. Наконец он решился открыть зажигалку и закурил свою тощую сигарету.

— Видите ли, мсье Лашеналь, я пока что не уполномочен обсуждать этот вопрос.

Он замолчал и взглянул на свою сигарету.

— Хочу таким манером отучиться курить:' сыплешь в сигарету все меньше и меньше табаку, и она становится все тоньше. Я уж больше месяца этим занимаюсь. Скоро буду курить одну бумагу.

Ла Суре вздохнул.

— Беда только, что они все время тухнут.

Он опять зажег свою тонюсенькую сигарету и проговорил, вертя в руках зажигалку:

— Вы, верно, скажете, что, пока канителишься, зажигаешь ее, хоть не травишь себя дымом…

Бурвиль встал и принялся расхаживать по комнате.

— Кстати, этот парень ждет меня на улице, он хотел бы получить работу…

— Ладно! Согласен! — бросил Бурвиль.

— А потом, — продолжал Ла Суре, — я ведь не один, У нас два делегата. Есть еще и Баро.

— Я сейчас его вызову.

Бурвиль открыл дверь и споткнулся. Ланьель, пронзительно взвизгнув, с воем бросился прочь.

— Опять эта проклятая собака, — проворчал Бурвиль. — Теперь она уже вынюхивает у дверей! Но у меня ведь не столовая. Что, спрашивается, ей здесь нужно?

— Немного тепла, — ответил Ла Суре, шедший за ним.

Бурвиль заметил бывшего парашютиста.

— А это что за человек?

— Это тот парень… которого вы приняли на работу.

Пока начальник строительства посылал рабочего за

Баро, Ла Суре успел шепнуть парашютисту:

— Приходи завтра утром в семь часов да захвати котелок с едой.

— Есть такое дело! Золото ты, а не человек!

Ла Суре вошел обратно в кабинет. Почти тут же вернулся и Бурвиль.

Он тщательно закрыл за собою дверь.

— Брр… Стоит на минутку оставить дверь открытой — и холодище в комнате становится такой же, как на улице.

Бурвиль вынул из пачки сигарету, сунул ее в рот, наклонился над печкой, приподняв кочергой среднюю конфорку, и хотел было прикурить, но его обдало густым черным дымом. Он поспешно опустил конфорку.

— Что за чертовщина, никак не разгорается!

Он подошел к Ла Сурсу.

— У вас случайно огонька не найдется?

— А как же! Как же!

И делегат гордо потряс в воздухе своей зажигалкой.

* * *

По вечерам на станции Антони Жако уже больше не раздумывал, в какой вагон сесть. Никого не высматривал. Он прямо шел к головному вагону «для курящих», зная, что найдет там Милу. Сжатые со всех сторон толпой рабочих, усталые и мрачные, они почти не разговаривали.

Однажды вечером Милу заявил весело: «Я опять на мели, знаешь». Он слишком много времени проводил за кулисами. В Шатле за сценой такие запутанные ходы — настоящий лабиринт, и парень заплутался там. Но окончательно сгубило его карьеру «Обозрение ста миллионов» в Фоли — Бержер. Милу пришлось несколько раз доставлять туда парики, а кроме париков, на актрисах почти ничего не было. Это называется «артистические ню». А Милу всегда чувствовал, что у него артистический темперамент.

Жако вновь попробовал убедить друга, чтобы он обратился за работой на Новостройку. Уж теперь, если Милу не возьмут, он, Жако, «наделает бед, факт!» Но у Милу всегда была в запасе какая‑нибудь профессия, где его поджидали новые злоключения.

— Жаль, — недовольно сказал Жако. — Хотелось бы мне посмотреть, что бы они ответили, на Новостройке. Им все равно пришлось бы тебя взять!

В голосе Жако было столько злобы, что Милу не выдержал и сказал ему об этом.

— Да, — прошептал Жако после минутного раздумья, — я становлюсь злым.

За всю дорогу они не проронили больше ни слова. На станции контролер, отбиравший билеты, то и дело дул себе на пальцы, чтобы хоть немного согреть их. Милу и Жако подхватил людской поток, устремившийся в узкую улицу Сороки — Воровки. Было темно, люди шли осторожно, стараясь не угодить в покрытую льдом канавку, и недовольный гул голосов напоминал шум реки во время половодья.

— Я все думаю, кто это тогда позвонил от Марио Мануэло. Наверно, какой‑нибудь лакей. Но главное, мне хотелось бы знать, сам ли он это придумал или хозяин ему приказал…

— Может, никто ему и не приказывал, — пробурчал Жако. — Доносы теперь вошли в привычку. Если бы мы не подставляли друг другу ножку, хозяева не могли бы так измываться над нами. Честное слово, в тот день, когда мы будем держаться друг за друга, в тот день, когда мы все поднимемся, как только затронут интересы одного из нас, честное слово, в тот день…

* * *

Жако приподнял створку двери, чтобы получше ее закрыть. С удовольствием вдохнул запах овощного супа.

— Как дела, Жако?

Мать украдкой наблюдала за ним, накрывая на стол.

— Ничего.

— Я согрела тебе воды в лохани, помоешься. Чистую рубашку возьмешь в шкафу.

Он стал подниматься по лестнице, стараясь не слишком стучать своими подбитыми гвоздями ботинками, и вдруг вспомнил, что малыша уже нет дома.

— Ты ходила к Лулу в больницу?

— Да, он все еще кашляет. Его даже кладут в кислородную палатку, чтобы легче было дышать.

Мадам Эсперандье, сидя у плиты, вышивала простыню Она даже не подняла глаз от работы, когда муж заорал:

— Ежели тебе это не по вкусу, можешь убираться!

Эсперандье стоял посреди кухни, засунув большие пальцы за пояс. Он насмешливо пропел:

Полэн был бледен.

— Ладно, — сказал он.

Он пересек огромную кухню и подошел к раковине, где Розетта мыла посуду. Молодая женщина была поглощена работой: низко опустив голову, она погружала суповую миску в сальную горячую воду.

— Идем! — сказал Полэн.

Она жалобно пролепетала:

— Полно тебе, Полэн, полно.

Стоя посреди кухни, Эсперандье наблюдал за ними.

— Полюбуйся‑ка на эту парочку! — сказал он жене.

Но мадам Эсперандье вышивала сложный рисунок и ни на секунду не могла оторваться от работы.

— Ну, идем же!

— Полно тебе, Полэн! — повторила Розетта еще более жалобно.

Полэн резко схватил ее за руку, белая фаянсовая миска выскользнула из раковины и разбилась, ударившись о плитки пола. Наступила зловещая тишина. Мадам Эсперандье вскочила со стула, и тонкая вышитая простыня упала к ее ногам. Эсперандье с трудом переводил дух.

Розетта судорожно всхлипнула, но Полэн увлек ее за собой. Когда дверь за ними с шумом захлопнулась, они услышали грозный рев Эсперандье.