Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

За домами, выстроившимися по другую сторону шоссе, полого спускаются к реке Иветте земли трех крупных ферм. Свекловичные поля, огромные пространства, засеянные салатом, и грядки клубники тянутся вплоть до Арпажона.

В Гиблой слободе не все соседи ладят между собой.

У Гобаров и Удонов общий колодец, и они из‑за него вечно на ножах. Мадам Удон во всеуслышание обвинила мадам Гобар в том, что та чистит о край колодца свою половую щетку. А как‑то утром раздались громкие крики мадам Удон, которая приглашала всех соседей взглянуть на загрязненную воду.

— Поглядите‑ка, гребенка!.. Она бросила в колодец гребенку! А ведь я пью эту воду!

И мадам Удон тут же вспомнила, что совсем недавно страдала расстройством желудка. С тех пор у нее вошло в привычку жаловаться на цену минеральной воды и объяснять всем и каждому, во что ей обходится «бесстыдство этой грязнухи Гобар».

Ссора из‑за колодца не исключение. Однако такие стычки носят местный характер. Это — семейные дела слободы. Но стоит случиться у кого‑нибудь горю или радости, и в них принимают участие все жители квартала, и Гобары с Удонами, мирно беседуя, присоединяются к остальным.

В Гиблой слободе два бистро: «Канкан», расположенный ближе к Парижу, — настоящее современное заведение с оцинкованной стойкой, автоматами, бильярдом, кипятильни ком для кофе и аперитивами всех сортов. Стоит только рот раскрыть — и вам уже несут аперитив с лимонной корочкой. А с наступлением теплых дней хозяин выставляет на задний двор стол для пинг — понга. «Канкан» — преддверие широкого мира, связующее звено между Гиблой слободой и Парижем.

Зато у мамаши Мани — крайняя постройка со стороны Шартра — чувствуешь себя как дома. Это бистро — переходная ступень между городом и деревней. Часть его наружной стены застеклили, а в мае там вешают тростниковую штору, похожую на маты, которыми обычно прикрывают парники. Такие маты можно видеть из окна поезда в окрестностях Кашена по левую сторону железнодорожного полотна. Мамаша Мани живая, толстенькая, добросердечная женщина. У нее можно купить бакалейные товары, сладости, галантерею, хлеб, сигареты и почтовые марки. Поэтому не приходится за всякими пустяками ездить бог знает куда. День — деньской мамаша Мани суетится, она просто разрывается между стойкой и весами. Столы в ее заведении железные, а стулья складные, садовые. Товары отпускаются в кредит. Хозяйка никогда не жалуется, что ей не вернули денег, и если в Гиблой слободе никто до сих пор не сидел без куска хлеба, то в этом заслуга и мамаши Мани. Недавно ее муж прибил над стойкой широкую полку. Потом пришел техник, установил на крыше антенну, похожую на чучело с растопыренными руками, а на полку поставил телевизор. Но мамаша Мани даже и не подумала сделать из‑за этого надбавку на стаканчик красного вина; больше того, в конце месяца у нее можно посмотреть, ничего не заказывая, телевизионный журнал и не услышать при этом ни одного обидного намека. Рядом со стойкой висит изображение галльского петуха. Под ним надпись; «Когда петух сей запоет, здесь всякому откроют счет». Но, по — видимому, ни хозяева, ни клиенты не читали этого изречения.

Три года назад приезжий бакалейщик открыл лавочку как раз напротив заведения мамаши Мани. В те времена она держала только бистро. Бакалейщик соглашался на любой кредит, но все время взвинчивал цены и так умело вел дела, что люди были вынуждены покупать только у него одного. Он заставлял дорого расплачиваться за всякую поблажку и обращался с покупателями, как с должниками. Женщины боялись ходить к нему в магазин: уж слишком большие вольности он себе позволял. А ответить резко они не решались, потому что были у него в долгу. Мужьям приходилось делать покупки самим, возвращаясь с работы домой, да еще смеяться пошлым шуткам этого субъекта. Бакалейщик недолго удержался в Гиблой слободе. А когда он уехал, мамаша Мани открыла у себя торговлю бакалейными товарами.

Можно подумать, что в Гиблой слободе стены домов прозрачные. Если Удоны утром пили шоколад вместо кофе с молоком, на следующий день мадам Вольпельер непременно спросит кого‑нибудь из них:

— Что это у вас за марка шоколада — «Фоскао» или «Бананья»? Запах просто замечательный!

Канализации в Гиблой слободе нет. Грязная вода стекает по трубам прямо в канавку, прорытую между мостовой и тротуаром. По цвету ручейка, бегущего мимо дверей квартиры Мунинов, легко догадаться, что сегодня у них стирка.

Двадцатого числа каждого месяца Гиблую слободу охватывает нетерпеливое, напряженное ожидание; ребятишки заранее знают, что сегодня уж им обязательно купят сластей. Как всегда, первой подает сигнал мамаша Жоли.

— Едет, едет! — кричит старушка со своего наблюдательного поста.

Заслышав ее радостные вопли, все выбегают на улицу.

— Добро пожаловать!

— Не зайдете ли выпить стаканчик?

— Как здоровьице? Не сдает?

— Погодка‑то вроде установилась…

— Вы всегда точны, милейший!

— Если бы вы только знали, как я рада вас видеть!

— Гюстав, привяжи собаку. Не бойтесь, мсье, она не кусается…

Так встречают агента, развозящего пособия многодетным семьям. Это маленький человечек, застенчивый и сдержанный. У него такой вид, словно он боится обидеть кого‑нибудь. Но ведь он привозит людям деньги. Правда, те, кто имеет право требовать, иногда слишком уж задирают нос.

Гудки паровозов и скрежет сцеплений поездов, которые прибывают на станцию за Гиблой слободой и отправляются дальше, точнее всяких часов отмечают время. В два часа ночи по мостовой с грохотом проезжают грузовики, везущие овощи на Центральный рынок Парижа. Стены домов дрожат, люди слышат сквозь сон гул моторов, но не просыпаются. Все уже так к этому привыкли, что плохо спят в воскресенье ночью, потому что на следующий день, в понедельник, рынок бывает закрыт. Утром по воскресеньям жизнь в Гиблой слободе кипит. Мужчины дома, и у них есть свободное время. Они советуются друг с другом, занимают у соседа то лопату, то грабли. Женщины переговариваются, заметая сор у порога, а ребятишки бегают наперегонк. и по дворам и садикам. Радиоприемники орут во всю глотку, и Раймон Мартен, который ходит из дома в дом, продавая «Юманите», может прослушать всю воскресную радиопередачу, не пропустив ни одного слова, ни одной ноты. А весенними вечерами в воскресенье по шоссе тянутся нескончаемой вереницей машины — это парижане возвращаются с пикника или с прогулки в долину Шеврёз. Заняв выгодные места у дороги, обитатели Гиблой слободы с важностью обсуждают достоинства автомобилей, толкуют о моторах или высмеивают «этих господ и дам». Из‑за узкой скверной мостовой машины замедляют ход и едут гуськом — прямо похороны по первому разряду. Женщины рассматривают туалеты парижанок, парни встречают свистом хорошеньких девушек в открытых двухместных автомобилях, а мужчины стараются по звуку мотора определить марку машины. Дети прислушиваются к словам взрослых и восторженно подсчитывают, сколько проехало малолитражек и сколько машин с передними ведущими колесами, а шавка мамаши Жоли лает с таким остервенением, что хозяйке приходится взять ее на руки, чтобы она, чего доброго, не выпрыгнула из окна.