Камиль Яшен - Хамза

Если не устали, пройдёмся ещё раз. Но только не надо клеймить муллу как разбойника с большой дороги. Мулла не разбойник, он хуже... Он обманывает надежды людей, обещая им избавление от земных страданий на том свете, хотя заранее знает, что никакого избавления не будет. В этом его главная, абсолютная вина перед верующими. Он призывает их терпеть, быть покорными перед баями, а сам в это время обогащается, откровенно присваивая деньги, пожертвованные на мечеть. Его ловят, но это мелкое, относительное преступление муллы комично на фоне его главного преступления, которым является проповедуемый им под видом религии откровенный обман человека... Поэтому эпизод надо играть мягко, без нажима и, может быть, даже вежливо... Нужно не осуждать муллу за воровство, а смеяться над тем, что крупный мошенник, привыкший обманывать веками безнаказанно, попался на мелком воровстве. Но главное состоит в том, чтобы это комическое отношение к служителю религии возникало бы у зрителя, ибо смех - самый страшный судья. Смех сильнее гнева...

Вы поняли меня?.. Все готовы?.. Начинайте!

Хамза сел на своё место на скамейку в последнем ряду. Если бы сейчас на него посмотрел человек, который видел его несколько лет назад... ну, скажем, в последние годы гражданской войны, например тогда, когда стоял Хамза над дымящимися развалинами мавзолея святого Али в Шахимардане, то такой человек, несомненно, отметил бы большие перемены в облике нашего героя, и в первую очередь - в его лице.

Хамза постарел. Седые брови грустно нависали над ушедшими в глубину глазами. Заострились скулы, запали виски, будто сдавленные чем-то... Две резкие вертикали были врублены между бровями печально и необратимо... Суровый резец времени безжалостно сделал своё дело. Печать судьбы лежала на лице неизгладимо, неуступчиво, жёстко. Обвисли усы... Но высокий, выпуклый лоб все ещё высвечивал энергию, одухотворённость, ум. А чёрный пламень в глазах метался неукротимой волей, непреклонной готовностью совершить ещё не совершенное.

...На сцену вышла актриса, исполнявшая главную роль.

"Почему я дал ей такое имя - Мастура?" - подумал Хамза.

И в памяти вдруг всплыло далёкое видение... Коканд, пригород Айдин-булак, большая лагманная... или шашлычная... Во дворе около кухни стоит большая крытая тентом повозка, вроде цыганской кибитки. Возле повозки, расстелив прямо на земле ковёр, сидит грузная пожилая женщина с грубыми чертами лица и крикливым голосом, одетая в какое-то необъятное по своей ширине чёрное платье, на шее болтаются в несколько рядов красные бусы, на голове такой же красный тюрбан - ни дать ни взять старая индюшка... А к ней жмутся три девушки - молоденькие, тоненькие, стройные, с точёными кукольными лицами, в одинаковых светло-жёлтых жакетках. Ну, прямо три только что вылупившихся цыплёнка, а не девушки... Лагманщик приносит огромное дымящееся блюдо с мантами, и старая "индюшка" как коршун набрасывается на них, хватает двумя руками, запихивает в рот, жадно жуёт, икает, давится, масло течёт по её жирному двойному подбородку, а девушки-"цыплята", взяв по одному манту, сидят на ковре, изящно изогнувшись, жеманятся, кокетливо откусывают маленькие кусочки своими ровными перламутровыми зубами, словно робко, по одному клюют зёрнышки, вылетающие из-под яростно разгребающей землю возле хлебного амбара курицы... Никто вроде бы не видит всю эту компанию (лагманщик не в счёт - он слуга), и они едят, откинув паранджи, обмениваются своими женскими новостями, непрерывно прихорашиваются, поправляют косы, щебечут, звенят монистами, вытирают пальчики кружевными платочками. (Хамзу никто не замечает, он сидит за деревом в углу двора, его не видно, а он видит всё.) Старую "индюшку" зовут Мастура-апа, она старшая жена не то Эргаша, не то Кара-Каплана и занимается тем же промыслом, что и они, - поставляет хорошеньких девушек богатым заказчикам. Как только услышит, что в какой-нибудь бедной семье появилась красавица дочь на выданье, так тут же появляется, задабривает родителей подарками, прельщает девушку нарядами, украшениями, обещает выдать замуж за человека с деньгами, а пока берёт на воспитание в свой дом, то есть попросту покупает, уплатив родителям не то чтобы калым, а просто хорошую сумму, полукалым, так как настоящей-то свадьбы пока нету, а дочь взяли добрые люди просто из милости... В доме у себя Мастура-апа учит своих "воспитанниц" танцам, пению, искусству хорошо одеваться, всегда быть привлекательной для мужчин...

И вот наступает пора, и "сироту" показывают клиенту, как правило - какому-нибудь богатому старику, которому надоели старшие жёны и захотелось потешить себя молодой красотой. Если сделка состоялась, "жених" платит приёмной "матери", Мастуре, настоящий калым - и все расходы по "воспитанию" возмещены... А не находится жених сразу, "сироту" сажают в крытую тентом повозку и возят до поры до времени по разным тоям, байрамам и прочим праздникам и пиршествам, где хозяева щедро платят "доброй" тётушке Мастуре за песни и танцы её "артисток" (чем не передвижной театр?), а там, глядишь, кто-нибудь из пьяных гостей влюбится и пошлёт сватов. И опять никто не в убытке, калымные денежки снова поделены поровну, все довольны, девушка пристроена... или продана?.. А-а, какая разница, как это теперь называется, всё в этой жизни продаётся и покупается...

Куда же они едут сейчас, на какой той везёт Мастура этих трёх жёлтых цыплят? Какие стервятники сегодня будут наслаждаться их песнями и танцами?.. Хамза наблюдал за "передвижным театром" и вдруг заметил, что в повозке за шёлковой занавеской сидит ещё одна девушка, не принимавшая участия в общей трапезе... Насытившаяся Мастура, лениво обмахиваясь веером, что-то крикнула ей, показывая на блюдо, в котором ещё оставалось несколько мантов. Девушка отодвинула занавеску и, отказываясь от еды, покачала головой.

Мастура, побагровев от гнева, приказала ей вылезти из повозки. Девушка спустилась на землю. Она не была похожа на трёх остальных "артисток". На ней было красное яркое платье, чёрный жакет, украшенный вышитыми золотыми цветами, короткие голубые шаровары с розовыми тесёмками. Выглядела она гораздо моложе своих подруг. "Ребёнок, - подумал Хамза, - совсем ещё ребёнок, лет пятнадцать... шестнадцать..."

И вдруг одна страшная, жуткая, ужасная мысль как бритвой полоснула по памяти и по сердцу сидевшего на скамейке в последнем ряду главного режиссёра Самаркандского городского театра... Да ведь это же была Зульфизар!.. Да, да, тогда там, в Коканде, из арбы Мастуры спустилась на землю в своём красном платье и голубых шароварах с розовыми тесёмками Зульфизар! Тогда она ещё не была ни младшей женой Ахмад-ахуна, ни любовницей Садыкджана-байваччи, тогда её, наверное, просто возили по праздникам и пирам как исполнительницу песен и танцев.