Камиль Яшен - Хамза

- Люди! - продолжал Хамза. - Эту женщину сегодня здесь, около базара, избили те, кто сейчас, может быть, стоит среди вас!.. Она прощает им! Красота женщины существует в мире не для того, чтобы ею любовался только один её муж!..

Революция многое дала нам, она сделала нас всех свободными!..

Революция вернула нам женскую красоту, революция подарила нам красоту всех женщин! Женщина продолжает род человеческий! Мы все - дети своих матерей!.. Так почему же мы не можем видеть лица тех, кто создаёт человечество, кто не даст жизни на земле угаснуть никогда?! Открытые лица наших женщин - это лицо нашей революции!! Кто же из вас хочет, чтобы лицо революции было закрыто?!.. - Он резко повернулся к жене: - Песню. Зульфизар!

- Не могу, - вздрагивая от непосильного напряжения, еле выдохнула она.

- Пой! Ты же актриса!

- Не могу...

- Ты должна петь!

Хамза быстро наклонился и взял у тамбуриста тамбур.

И когда зазвучала знакомая мелодия "Ушак" - народный напев о справедливости, любви, добре, о праве каждого человека на счастье, Зульфизар вдруг почувствовала, как в груди у неё взмахнула крыльями птица.

И сразу ушло напряжение, скованность, страх, и песня - полёт души, радость отдавать своё богатство и силу людям - вырвалась из сердца и, взметнувшись к небу, позвала за собой.

Песня звучала то громко, то тихо, то ласково, то сурово, то накаляла страсти, то приносила покой и умиротворение, струилась прохладным потоком, плескалась синей волной, напоминала о несовершенстве мира, о страданиях человечества, обещала счастье за доброту и любовь за справедливость... Мелодия поднимала к вершинам гор и уводила в долины, напев тревожил, успокаивал и снова тревожил, взывал к отважным, укреплял гордых, баюкал нежных, прощал виноватых.

Птица-песня улетала и возвращалась, кружила над площадью, садилась на струны тоскующего тамбура и, взорвав струны, взлетала в гневном порыве, парила над головами слушателей, туманила память картинами давней жизни, рождала непролитые слёзы.

Зульфизар пела так, как, может быть, никогда ещё не пела в своей жизни. Всё было в её серебристом, в её распахнутом настежь голосе - горькая обида за униженное, опустошённое, проданное и купленное прошлое, наслаждение беспокойным, клокочущим настоящим, ясная вера в широкие крылья будущего. И Хамза, сливаясь музыкой с неожиданным, необыкновенным, невыразимо прекрасным полётом сердца Зульфизар, испытывая беспредельный восторг и гордость перед друзьями-артистами за щедрый талант своей подруги, думал о том, что никогда бы, наверное, она не смогла петь так, как пела сейчас, - с потрясающей откровенностью и правдивостью, если бы не пережила всего сегодняшнего дня, если бы прожила другую жизнь, если бы не было в её судьбе того невозможного, ни в какое другое время небывало стремительного, выпрямляющего душу восхождения от самых последних, самых непредставляемых низин существования - рабства в гареме Мастуры - до вот этих высоких, беспощадных к себе минут, в которые она бестрепетно и безвозмездно отдавала всю себя и всё своё искусство людям, забыв о всех болях и бедах, которые они ей причинили, простив всех.

Это была месть. Месть добра злу, возвышенного - низкому, благородного - подлому, отважного - трусливому, нежного - жестокому, бескорыстного - продажному, светлого - тёмному.

Да, это была месть. Месть настоящего прошлому. Месть раскрепощённого, раскованного, свободного будущего тому настоящему, которое всё ещё цеплялось за прошлое.

Страстная песня Зульфизар останавливала всех, кто в тот час шёл мимо базара. Прохожие замедляли шаг, прислушивались, оборачивались, подходили ближе, соединялись с толпой и оставались стоять на месте, захваченные невиданным зрелищем - женщина с открытым лицом пела, не таясь, не прячась, бесстрашно и смело.

Людей становилось всё больше и больше.

- Вот видишь! - взволнованно шептал Зульфизар Хамза. - Тебя услышали, тебя слушают... Они идут на твой зов, твоя песня нужна народу...

А толпа всё увеличивалась и увеличивалась. Сотни людей как зачарованные смотрели на Зульфизар, не в силах оторвать взгляда от её лица - молодого, прекрасного, открытого женского лица, искрящегося свободой и счастьем, взошедшего над морем человеческих голов лучисто и незакатно.

Алчинбек Назири сидел в своем кабинете. Сняв очки в большой чёрной роговой оправе, он тщательно протёр их специальной байковой тряпочкой и снова надел.

Зазвонил телефон. Алчинбек снял трубку.

- Слушаю... А-а, сколько лет, сколько зим!.. Как здоровье супруги?.. Спасибо, спасибо, всё хорошо... Ну, что слышно на белом свете?.. Разговор ко мне? Пожалуйста... Так, так, так... Всё понял. К сожалению, ускорить издание книги Хамзы сейчас не представляется возможным... Давно лежит? У нас вся художественная литература лежит без движения - ждём новый алфавит... Работа идёт полным ходом, создан специальный комитет.. Да и кроме всего прочего, у рецензентов есть серьёзные претензии к рукописи. Отмечают отрыв формы от содержания. А чему учит нас товарищ Ленин? Ни в коем случае не допускать в нашей работе разрыва между формой и содержанием... Нет, нет, я вполне согласен с вами - содержание соответствует. Но форма, форма... А литература - это, знаете ли, специфическая форма идеологии. Так что автору ещё нужно будет серьёзно поработать... А высказанные вами пожелания я непременно учту... Всего хорошего! Большой привет вашей супруге!..

Алчинбек положил трубку. Достал носовой платок, вытер вспотевший лоб. Потрогал пальцем усы. Улыбнулся.

Дверь с шумом отворилась. Вошли Шавкат и новый сотрудник издательского подотдела Урфон, державший под мышкой толстую пачку рукописей.

- Товарищ Назири, вы обязательно должны принять меры! - - горячо начал прямо с порога Урфон. - Сейчас на обсуждении книги профессора Шавката "История узбекского народного искусства" Хамза позволил себе такое, за что раньше в Европе просто вызывали на дуэль!

Алчинбек молча посмотрел на Шавката. Профессор, усевшись в углу в кресло, мрачно смотрел перед собой.

- Что произошло?

- Не приведи господи, - угрюмо выдавил из себя Шавкат, - даже лежать в одной могиле с таким психопатом, как этот Хамза...

- Нет, вы представляете себе, товарищ Назири, - заторопился с объяснениями Урфон, - шло нормальное обсуждение, все выступавшие говорили о нужности и полезности книги профессора для широкого узбекского интеллигентного читателя, отмечали солидную философскую аргументацию от Сократа до Ахмада Яссави... И вдруг встаёт Хамза и заявляет, что книга не нужна узбекскому народу, так как в ней нет ничего о классовой борьбе.. Позвольте, но о какой классовой борьбе между узбеками может идти речь, когда они только что стали свободной нацией?.. Или узбеки должны сразу вцепиться в горло друг другу, чтобы отметить свое освобождение?