Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

( О Господи, а как бы им было хорошо вдвоем. В каком тонком огне замерли бы их тела, созданные друг для друга, а что будет потом — неважно, у чести много путей, а любовь, отвергаемый дар небесный, и в земном своем варианте стоит того, чтобы за нее умереть…Он только сейчас понял это до конца, и до конца представил, как хорошо бы им было вдвоем, позволив себе навеки потерять себя — хотя и в мыслях — и теперь выхода уже совсем не осталось.)

— Прощайте, моя госпожа. Я…

Я люблю вас, только вас на целом свете, и всегда буду любить — что бы не случилось, вот что он хотел сказать, но не смог — верно, ангел-хранитель на этот раз все-таки успел и зажал ему рот. Кретьен вышел. Мари еще несколько секунд сидела в постели, дыша, как едва не утонувшая, и закрывшаяся за ушедшим дубовая дверь обледенела под ее взглядом. Потом дверь накренилась и мягко поплыла вбок, — юная графиня упала лицом вниз и заплакала.

Кретьен нашел Анри в его спальне, где тот сидел без сна, обхватив голову руками. На столе перед ним высилась едва початая бутылка и золотой кубок. Святой Тибо и дева Мария неодобрительно поглядывали на графа из своего угла, застеленного золотой парчой. В канделябре горело штук семь свечей.

— Анри… Это я. Можно?

— А, заходи. Что это ты… какой-то не такой?.. Не то больной, не то…

— Анри… Отпусти меня. Бога ради. Мне нужно уехать.

Граф некоторое время смотрел в лицо своему другу, потом криво улыбнулся.

— Вот, значит, как?.. Ну… езжай. Не буду же я тебя удерживать силой, ты знаешь.

Кретьен сел рядом с ним на короткую скамью, закрыл глаза. Анри, еще раз покосившись на него, наполнил кубок вином и сунул ему в руки. Тот, не глядя, осушил до дна длинным глотком.

— Кха… Спасибо.

— А что, в самом деле… тебе так надобно уезжать?..

— Да, Анри. Я… клянусь, надобно.

— Но между нами с тобою… все хорошо? — спросил граф мучительно неловко, глядя в сторону. Вино внезапно ударило Кретьену в голову, и он почувствовал себя очень пьяным. Просто как Годфруа какой-нибудь.

— Анри… — выговорил он слезно, приваливаясь к другу, как подгулявший виллан на ярмарке. — Милый мой… Да ты лучший человек на свете, я всегда так считал, и… буду считать! Кто думает иначе, тот мне враг, да… враг! — Кретьен стукнул кулаком себя по колену, но в замахе попал Анри по ребрам. — Просто мне надо, черт возьми, уехать!.. Н-надо мне…

Анри дружески облапил его за плечо, и хмель улетучился так же внезапно, как и проявился. Друзья молчали, не глядя друг на друга, и говорить им было не обязательно.

Первым нарушил молчание Анри.

— Куда ты поедешь-то?.. Уже придумал или… хочешь, я тебя куда-нибудь отправлю, в какой-нибудь свой замок помельче?.. Вот в Провен, например. Поживешь там с месячишко, напишешь что-нибудь…

— Нет, я — во Фландрию.

— Это зачем?..

— Да тамошний молодой граф зовет… Он женат на очень образованной донне, Изабелле. Ты ее, наверно, даже видел — она кузина ( выговори это имя, выговори… ) кузина… Мари. Хотят у себя устроить такой, знаешь, светски-литературный двор, как в Вентадорне каком-нибудь или еще где на юге…

— А, понятно. Молодой граф — это сын Тьерри, что ли?.. Надеюсь, он в матушку пошел.

— Говорят, мессир Филипп Эльзасский очень достойный рыцарь…

— Ему, небось, лет восемнадцать?

— Двадцать пять. Или около того.

— Вот ведь, как время летит… Сын Тьерри — уже взрослый мужчина! Надо бы мне тоже наследником озаботиться… Кстати, — Анри поднялся со скамьи, — у меня же к нему дело есть. С его папенькой была одна тяжба… Давай-ка я тебе продиктую письмо к Филиппу, и пусть с ответом не медлит! Пусть гонца какого-нибудь до конца осени пошлет. Или… — он бросил на Кретьена быстрый взгляд, — может, ты сам ответ и привезешь. Как ты думаешь?..

— Может, и я сам.

…Когда с рассветом Кретьен уже собирался выходить из своей комнаты, неся плотно набитые вещами седельные сумки, его за этим застал Годфруа. Тот, видно, только что вскочил с постели — обычно дворянин из Ланьи не вставал раньше полудня. Новая его сердечная привязанность, служаночка по имени Анет, разбудила его ни свет ни заря жуткими вестями. Ничего про госпожу и тайную любовь Годфруа не понял; в то, что мессир Анри гонялся за его другом Кретьеном по всему замку с обнаженным мечом, не поверил; но вот услышав о том, что мессир Кретьен, вот ей-же Богу, прямо сейчас уезжает — вскочил и вылетел прочь, едва не забыв натянуть чулки.

И успел вовремя. Кретьен как раз оглядывал прощальным взглядом комнату, пытаясь понять, не забыл ли он взять что-нибудь важное.

— Кретьен! Куда это ты собрался?..

— Да, — невпопад отозвался тот, слегка вздрагивая от неожиданности.

Заспанный и порядком всклокоченный Годфруа возник в дверях, как воплощение мировой совести, и воззвал тоном ветхозаветного пророка-обличителя:

— О, ты, подлейший из труворов! Я вижу, дурные слухи оправдались, и ты и впрямь нацелился бежать!

— Годфруа, так получилось, — ощущая смутный укол раскаяния, защищался Кретьен, выставив перед собою седельную сумку, как щит. — Я хотел с тобой попрощаться, да только ты обычно в такое время спишь…

На самом деле, как ни жаль, но безмерно уставший за эту ночь Кретьен попросту забыл о своем возлюбленном ученике. Как, впрочем, почти обо всем на свете.

Годфруа выпучил синие глаза в изумлении, которое показалось бы комичным, если б не искреннее волненье в голосе.

— Кретьен! Так ты это… что, серьезно? И куда же ты, на сколько? А главное — почему?

— Отсюда. Надолго. Не знаю, на сколько. Потому что… так надо.

— А как же… твой сеньор?.. Слушай, это правда, что он за тобой с мечом гонялся? — внезапно вспомнил Годфруа россказни подружки, и ему показалось, что в них содержится зерно истины. Его друг-чистоплюй неожиданно предстал перед ним в ином ракурсе, вполне понятном и достойном всяческого сочувствия. — Это что, из-за…

— Нет, неправда! — скривившись, как от зубной боли, вскричал Кретьен, взмахивая тяжелой сумой. — Кто… сказал тебе такую чушь?..

— Девушка одна, неважно, — уклончиво отвечал рыцарственный дворянин, девиц под удар не подставляющий. — Не гонялся — значит, не гонялся, и отлично. Но… почему ж ты тогда уезжаешь?..

— По делам. Могут у меня быть свои дела?..

— А как же госпожа? А… я? — и, цепляясь за последний весомый довод, Годфруа вопросил отчаянно: — А как же «Ланселот»? Ведь ты его еще не дописал…

— Вот ты и допишешь, — Кретьен кивнул на свой заваленный бумагой стол и раздраженно отодвинул плечом с дороги невыносимого приятеля. — А теперь, будь добр, дай мне пройти. Я жутко спешу, счастливо оставаться.

Ошеломленный Иоканаан, гласу коего в пуcтыне, как водится, никто не внял, посторонился, не переставая таращиться. Глаза его, синие, добрые и смелые, погибель многих окрестных вилланок, метнулись внутрь комнаты, к столу. Жадно, как коршун на добычу, он кинулся на драгоценную рукопись — да, это она! Чистовик! Le chevalier de la charette, «Рыцарь телеги», знакомые твердые строчки, почерком, сильно кренящимся вправо… Нет, неужели он серьезно — чтобы Годфруа это дописал?..