Алексей Пишенин - Сага о Хельги

— Твой брат Бьёрн жив, но очень плох, торопись домой, если хочешь застать его живым.

Хельги побежал домой, а за ним бежал Хёгни Воробей. Бьёрна он нашел лежащим на постели в бреду. Рядом с ним сидела Сигрун и вытирала пот с его лба. Ингрид бросилась к Хельги и обняла его:

— У Бьёрна рана в груди от стрелы. Торгейр сказал, что поначалу, когда везли они его в телеге обратно в Сигтуну, Бьёрн был полон сил и казалось, что скоро поправится. Но потом по дороге в лесах ему стало хуже. И вот позавчера они, наконец, дошли до Сигтуны, но Бьёрн был уже в бреду и никого не узнавал.

Хельги послал Хёгни на корабль за своими пожитками и сказал:

— Когда меня ранили прусы, то у меня тоже начался жар, и долго был я в бреду, но один прусский знахарь вылечил меня и дал мне трав, которые лечат гноящиеся раны. Молю Фрейю, чтобы и Бьёрну они помогли.

Ингрид сказала:

— Мы тоже даем ему пить отвар и прикладываем повязки, пропитанные мазью, как посоветовал Торгейр. Однако это не сильно помогает.

— Не просили ли вы помощи у Эдлы? — спросил Хельги. — Бьюсь об заклад, знает она нужные травы и заклинания.

— Эдла уже пять дней ни с кем не говорит. Из своего похода конунг Олаф вернулся с женой, дочерью вождя ободритов. Эдла хотела отправиться к своему отцу, но Олаф не пустил ее, сказав, что за нее заплачено золотом. Эдла предложила ему выкуп, однако Олаф сказал, что она для него много дороже тех пятнадцати монет, что когда-то он за нее отдал. И что он не отпустит ее за все золото Фафнира. Это разозлило ее еще больше. Если бы не сын, которого она родила полтора месяца назад, думаю я, кинулась бы она на Олафа с ножом. Теперь она заперлась в своих палатах и пускает к себе только старуху, что приносит еду и убирает за ней и за маленьким Эдмундом.

Хельги думал недолго, а потом сказал, чтобы Ингрид шла за Эдлой и напомнила ей про старых друзей, которые ждут от нее помощи, пока она сидит взаперти и ждет, что горе само пройдет. Служанке Астрид он велел кипятить воду для отвара, а Сигрун попросил найти ему немного китового или свиного жира. Тут прибежал Хёгни с сундучком, где хранил свое добро Хельги. Хельги поискал на дне и вынул связку сушеных трав, завернутых в тряпицу. Вместе с Сигрун приготовили они отвар и мазь для повязок. Отвар, как только он немного остыл, дали они Бьёрну. Тот выпил его, и вскоре бред его стал стихать и жар немного спал. Когда солнце уже опускалось, вернулась Ингрид, а вслед за ней пришла Эдла.

Вендка посмотрела на те травы, из которых сварили отвар Хельги и Сигрун, и кивнула:

— Вижу я, и без моей помощи вы бы обошлись. Но раз уж я все равно здесь, вот еще одно снадобье, которым надобно смазывать рану утром и вечером. Травы, из которых его делают, собирают далеко на юге, так что достать его не просто. Но чего не сделаешь для друзей, которые помнят простую наложницу могущественного конунга…

С этими словами она села на лавку и из глаз ее полились слезы. Ингрид села рядом и обняла ее. Хельги поднес ей рог с пивом и сказал:

— Видел я, какими глазами смотрит на тебя Олаф, когда думает, что его никто не видит, и не думаю я, что легко ему было жениться на другой.

Эдла выпила пива, успокоилась и сказала:

— Жениться на другой было совсем просто, особенно, когда об этом просит князь бодричей, или ободритов, как вы их называете. Особенно когда у князя есть войско в триста конных и тысячу пеших. Особенно когда это войско преграждает путь к кораблям. Я это понимаю. Я только не понимаю, почему все эти ярлы, что были вокруг Олафа, не смогли уберечь его от ловушки, в которую его завлек Мечислав. Ведь даже мне, простой женщине, показалось бы странным видеть Старгород, Старигард, как вы его называете, с открытыми воротами и без воинов на стенах.

— Слыхал я про конунга Мислейба, что хитер он как змея, — сказал Хельги. — Ведь в нем течет кровь самого Харальда Синезубого. А уж Харальд, всем известно, ведет свой род от самого Одина.

— Не надо жертвовать одним глазом, чтобы устроить ловушку Олафу Жадному, — с горечью сказала Эдла. — Хватит того, что видит он рядом богатство, которое можно взять мечом, и идет за ним, как слепой, не глядя вокруг.

— А что еще отдал Олаф ободритам, чтобы они пропустили его назад, к кораблям? — спросила Сигрун.

— Мечислав был щедр. Он взял за свою дочь только небольшое вено: все золото, что было у Олафа и его людей.

— Но тогда Олаф должен не слишком любить свою новую жену? — спросил Хельги.

— Ее зовут Астрид, и она очень красива, — ответила Эдла. — У нее золотые волосы и кожа белая как молоко. Она хорошо сложена, и у нее голубые глаза. Такой я ее запомнила, когда мой отец как-то взял меня на свою встречу с Мечиславом.

— Не грусти, Эдла, — сказала Ингрид. — Ведь маленький Эдмунд родился у тебя, а не у нее, и сложно будет Олафу не признать его законным наследником. А ты его мать, и никто не посмеет сделать тебе ничего плохого. К тому же, Хельги прав, Олаф тебя любит.

Эдла кивнула и протянула рог, чтобы его снова наполнили.

Хельги оставил женщин с Бьёрном, а сам пошел в дом Гудбранда, чтобы услышать, что рассказывают о том, что случилось в Халогаланде. Торгейр говорил так:

— Мы дошли в Халогаланд за две недели и поспели перед самой битвой. Торир Уппландец и Ратибор сидели на совете, что держали бонды. Но Рауд Сильный и Торир Олень были слишком горды, чтобы кого-то слушать. Уппландец просил Рауда дать нам три корабля, чтобы могли мы ударить одним кулаком. Однако Рауд сказал, что мы должны разделиться по кораблям бондов и встать у них на носу, ведь у нас у каждого есть кольчуга, щит и шлем. Уппландец спорил, и Ратибор тоже говорил, что нельзя распылять опытных воинов среди бондов, что берут меч раз в году, когда отправляются на тинг. Эти слова Ратибора пришлись не по нраву Оленю, и он велел Ратибору убираться к себе в Гардарики.

— Ториру Уппландцу стоило увести наших людей, а не соглашаться с Раудом и Оленем, — сказал Кетиль.

— Да, мы тоже так думали, — ответил Торгейр и усмехнулся, — но тогда бы Рауд объявил нас трусами, а с нами вместе и ярла. Кто пойдет за ярлом, чьи люди не бьются за него? Так мы и разделились по дюжине людей на корабль. И мы были на соседних кораблях с Бьёрном и твоими людьми, Кетиль. Всего у нас было три дюжины кораблей, но из них только одиннадцать были с двадцатью парами весел и больше. Остальные были и с шестнадцатью, а то и вовсе с дюжиной. И только корабль самого Рауда был под стать ему самому. С тридцатью парами весел и высокими бортами. А на носу у него была позолоченная голова дракона. Такого нет ни у кого в Норвегии.

— А что за люди были у Рауда на корабле? — спросил Гудбранд.

— На свой корабль Рауд взял только людей из своей усадьбы и соседей, — ответил Торгейр. — Не все из них были бывалыми воинами, хотя многие ходили в походы с Раудом в земли англов и франков. Но были и совсем юнцы, которых Рауд взял к себе на борт, чтобы польстить их отцам. И все мы поплыли на юг. Рауд был впереди всех, а за ним был корабль Оленя — тоже не маленький — с двумя дюжинами пар весел. И когда показались корабли Олафа, то Рауд и Олень встали посредине, а все остальные корабли встали у них по бокам.