Татьяна Янковская - Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени

Нина Алексеевна ушла на пенсию, ее класс расформировали, и в четвертом классе у Ани оказалась новая учительница. Наталья Алексеевна намного моложе, и все удивляется на Аню: «Надо же, она деепричастный оборот отделяет запятой!» Аня не знает, что такое деепричастный оборот, но запятые она любит, это правда. Нина Алексеевна ничему не удивлялась, просто иногда хвалила, иногда ругала.

Сережа Балашов учился теперь в 4 «А», но Аня его любила не меньше, чем все эти годы. Ей было довольно видеть его, встречаться глазами, оказаться рядом на перемене и случайно прижаться, когда кто-то толкал ее или его. Она любила его голубые глаза, стриженый белобрысый затылок, высокий рост. Но раньше она каждый день видела его в классе, а теперь нет, и весной она начала ходить гулять к его дому, как будто к Гале Ч., которая жила с Сережей в одном подъезде. Но Сережа, к удивлению Ани, почти никогда не выходил. С ними иногда играл Санька Рыжий, похожий на гориллу – крепкий, приземистый, с длинными сильными руками и низким лбом, старше их на несколько лет. Он считался хулиганом, у него была своя кодла, и его все боялись, но к Ане он хорошо относился – может быть, уважал за то, что она быстро бегала. А однажды он сказал ей: «Я знаю, почему ты сюда ходишь! Из-за Сереги Балашова!» – «А вот и нет», – покраснела Аня. «Да я же вижу», – усмехнулся Рыжий.

Она фантазировала о том, что, когда они с Сережей вырастут, то ничто не сможет их разделить, как буквы ст или ск в суффиксе при переносе. Они будут это делать, и у них родятся дети. Она рассказала об этом Ларке, которая тут же тоже влюбилась в Сережу. Однажды Аня была у Ларки, и они сидели на подоконнике и ели нарезанный кружками лук с черным хлебом, макая его в подсолнечное масло – дома она никогда такого не ела. Потом Парка предложила Ане поиграть в нее и Сережу. Они слезли с подоконника, и Ларка начала тискать ее через школьную форму за ягодицу, постепенно подбираясь ближе туда. Прикосновения ее не были неприятны, но когда Ларка предложила, чтобы Аня так же ее потискала, она почувствовала, что тискать Ларку ей совсем не хочется, и вся эта игра стала ей противна. Она ушла и больше никогда не приходила к Ларке домой. Уже до этого стало неловко бывать у нее: ее мать и отец часто ругались, потом отец некоторое время не жил дома, а когда вернулся, тяжелое напряжение продолжало висеть в их двух смежных комнатах в коммуналке. Лара рассказала девочкам, что подслушала разговор матери с отцом. Мать говорила, что ходила к молодой женщине с работы отца и при всех сказала этой твари бесстыжей: «Ты с ним по…лась – тебе понравилось. Только попробуй еще к нему подойти – пожалеешь, что тебя мать на свет родила». Вот уж не ожидала Аня, что не только хулиганы, а мамы и папы могут говорить такие слова.

Вскоре Санька Рыжий объяснил Ане, почему Сережа никогда не играет с ними. Оказывается, он ходит гулять к другому дому, где живет девочка Люда из его нового класса, за которой он теперь бегает. Измена Сережи была для Ани таким ударом, что она заплакала прямо при Саньке. Но Санька над ней не смеялся, даже пытался ее успокоить. Сказал, что Аня красивее Людки, а Серый все равно летом переедет в другой город. Значит, она его больше никогда не увидит! Аня убежала домой и, чтобы утешиться, стала читать книжку Шолом-Алейхема, которую папа недавно купил. Там такая смешная история про мальчика Мотла! Его старший брат Эля все время попадал в переделки, а когда они поехали в Америку, их мама пришила брату Эле карман в такое место, что ни один вор не догадался бы, что там может быть карман.

Но книжка открылась на другом рассказе, «Песнь песней». Была одна девочка, Эстер-Либа – Либузя – Бузя, и мальчик Шимек, и вдвоем им было не больше двадцати, как Ане с Сережей. И красива была Бузя, как Суламифь из «Песни песней», и они бегали и играли вместе. «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». А потом Шимек уехал учиться в город. Ане хотелось кричать вслед за Бузей: «Не надо лететь так далеко, послушайся меня, не надо!» Но он уехал, а Бузе, когда она выросла, нашли жениха. Буря разрастается в груди Шимека, и огонь пылает у него в сердце, потому что он понимает, что сам любит ее. Он вспоминает, как летели они когда-то: «Я мчусь – она за мной. Я через колоду – она за мной. Я вверх – она вверх; я вниз – она вниз». Но больше этого не будет. Как и у Ани с Сережей. «Бузя чья-то невеста. Чья-то, не моя!.. Ад бушует во мне…Многие воды не могут потушить любовь… и реки не зальют ее, – читает Шимек за столом в праздник Пасхи. – Неужели я проиграл свое счастье, проиграл навеки?» А кто виноват? Где ты был все эти годы? Так ему и сказала Бузя, когда он признался ей в любви. Бузя для него – тайна. Сад запертый, источник запечатанный. Он говорит: «Я люблю тебя той святой, пылающей, адской любовью, которая описана в “Песни песней”». А она в ответ только плачет. «Так плачет девушка, оплакивающая своего возлюбленного, отвернувшегося от нее. Так плачет человек над своей жизнью, выскользнувшей из-под его ног». Потому что он уехал, забыл про нее, не отвечал на ее письма. И она выходит замуж за другого. А он сидит один на горке, на которой они когда-то сидели вдвоем. И Аня горько плачет над их потерей, над несбывшимся счастьем, над своей потерей и засыпает на подушке, мокрой от слез.

Однажды, когда родителей не было дома, раздался телефонный звонок. В трубке послышалось шушуканье, а потом «можно к телефону Льва Рафинадовича?» и хихиканье. Аня задохнулась от возмущения и обиды за папу. Вот оно – то, о чем дедушка говорил. Телефонное хулиганство было не редкостью, но такое переиначивание папиного отчества – Рафаилович – действительно отдавало антисемитизмом. А вскоре после этого Аня ходила играть к школе, и когда вечером возвращалась домой, от одной из скамеек на тротуаре, на сиденье и спинке которой сидела кодла ребят постарше (Санька Рыжий в их числе), отъехал худой, как глиста, Толян и покатил навстречу Ане, направляя велосипед прямо на нее. Ребята молчали. Внутри у нее все замерло, но Аня шла навстречу, не сбавляя шагу, почему-то вспомнив, как учил ее папа: «Нельзя показывать злой собаке, что ты ее боишься. Если ты побежишь, она погонится за тобой и может укусить. Иди спокойно, как шла, и она тебя не тронет». Велосипед медленно приближался к Ане, но в последний момент Толян резко повернул в сторону переднее колесо, сбросил ноги на землю и сказал, ухмыляясь, в сторону скамьи: «Вот, против евреев и велосипед не идет». «Кончай, Толян», – процедил Рыжий. А папа, выходит, был прав!