Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

Густавсон выдумку одобрил, ухмыльнулся в густые усы и заметил:

— Я — ратман, лицо официальное. И, конечно, никаких сомни­тельных поручений не приму. Но угостить несчастненьких узников ради праздника — святое дело. Я возьму две корзины. А Бруно понесёт их, поможет мне. А потом что? Янко придется бежать вместе с другом? Очень жаль. Прекрасный работник. Да видно уж, тут ничего не поде­лаешь.

Все сошло как по писанному. Смотритель сам повёл почтенного ратмана по камерам. Густавсону эта комедия явно нравилась. Он с удо­вольствием поздравлял бедных узников с близким праздником Успения Богородицы, увещевал их покаяться и больше не грешить.

Бруно с деловым видом раздавал мягкие булки. Он ловко сунул в руки Григория монету, завёрнутую в записку.

Убедившись, что голодные сокамерники заняты нечаянно сва­лившимся на них угощением, Гриша осторожно прочитал письмо. В нём были и радость, и горе. Надежда на свободу и помощь друзей — это такая радость!

Но дальше рэб Натан писал: «На всякий случай, я уже отправил Рахиль в Познань, к её жениху, рэб Мойше. Это весьма достойный юноша, сын моего давнего компаньона. Мы хотели поженить их в конце года, но теперь есть смысл поторопиться».

«Больше я её не увижу! — подумал Григорий. — Да всё равно, я все­гда знал, что Рахиль не для меня. Может, так и лучше».

Гриша хотел бежать один. Своих соседей по камере он боялся. Особенно Лысого Фрица — пожилого вора с морщинистым лицом и злыми глазами.

Дождавшись, пока соседи уснули, Гриша раскрыл присланную монету и начал осторожно пилить звено цепи, подливая в распил сбе­режённую с вечера воду. Звук от пилы был совсем тихий, но, оглянув­шись в очередной раз, Григорий заметил, что Лысый Фриц и его товарищ, Крошка Гансик, огромный детина с тупым лицом и длин­ными, как у обезьяны, руками, тайком следят за ним

— Бежать собрался? Без нас? — спросил Фриц злобным шёпотом.

— С вами, конечно. Только тихо.

— Верно говоришь. Зачем нам лишние люди, — согласился Фриц. — Но смотри, без фокусов, а то пришью. Мы тебя прикроем.

Он с Гансиком сел рядом с Гришей, заслонив его от камеры, и приказал:

— Давай!

Наконец, пилка прошла сквозь кольцо цепи. Григорий хотел над­резать кольцо с другой стороны, чтобы легче было разогнуть, но Фриц остановил его:

— Не трать времени. Ну-ка, Гансик.

Тот без труда разогнул кольцо одним нажимом своих ручищ.

«Готово! Теперь решётка!» — подумал Григорий.

Окно в камере было высоко от пола, и, чтобы дотянуться, он встал на цыпочки.

— Так дело не пойдёт, — сказал старый вор. — Гансик, сядь под окно. А ты, парень, лезь ему на плечи.

Пилить стало намного удобнее. Но вот пила прорезала и прут ре­шётки.

— Отойди-ка, парень. Гансик, давай!

Верзила поднатужившись, отогнул прут.

— Покажь-ка свою пилку. Вот так диковина! — удивился Лысый Фриц. — В жизни не видел подобного. Может, продашь?

— Да не моя, — ответил Григорий. — Поклялся вернуть её.

— Жаль. Ну, с Богом! Лезь первым, — сказал Фриц.

Встав на плечи Гансика, Гриша протиснулся в окно, повис на руках, спрыгнул. Из окна уже торчали ноги Фрица. Григорий спустился ко рву. На той стороне его ждали. Ров оказался не глубоким, по пояс. Но выбирался из вязкой грязи Григорий с большим трудом. Хорошо, друзья схватили за руки и выдернули.

— Ходу! — скомандовал Яцек.

Оглянувшись, Григорий увидел воров, удиравших в другую сто­рону.

— Как же мы выйдем? Ведь ворота закрыты, — спросил на бегу Янко.

— Ничего, знаем мы выходы и кроме ворот, — ответил Бруно.

В дупле старого ясеня хранилась верёвочная лестница. По боль­шому суку парни перебрались на стену. Янко и Григорий без труда спу­стились по лестнице, и Яцек поднял ее обратно:

— Счастливо, парни! Да хранит вас Матка Боска Ченстоховска 7! Может, когда и встретимся!

И снова дорога стелется под ногами. Хорошо! Первые два дня друзья шли по ночам, отсыпались в стогах, старались не заходить в деревни. На третий решили, что можно и не бояться. К вечеру дождь загнал путников в деревушку.

Деревня бедная: ни корчмы, ни кузницы, а от кирхи остались только развалины, поросшие крапивой. В помещичьей усадьбе на пу­тешественников спустили собаку. Бедняки, как водится, пустили ноче­вать.

Господи! Какая же тут была нищета! В доме пусто, голодные ре­бятишки так жадно смотрели в рот севшим поужинать подмастерьям, что те, переглянувшись, разделили оставшийся хлеб и кусочек сала на шесть голодных ртов. В доме пахло какой-то гнилью, и уставшие за день парни долго не могли уснуть. Утром, когда они встали, хозяина уже не было.

— На барщине, — сказала измождённая хозяйка, доставая из печи чугунок.

И что это была за еда! Похлёбка из плохо очищенных овощей без соли, чуть забелённая козьим молоком, — в рот не возьмёшь. Гри­горий сказал, что у него сегодня пост.

А Янко постеснялся отказаться от предложенного угощения, сел за стол со всеми, достал из кармана ложку, похлебал несолёное варево.

— У нашего помещика Гутсхершафт, — объяснила хозяйка, — бар­щина пять дней в неделю. Живём с огорода, да коза спасает. Старшую дочку отпустила в город, в услужение. Хоть поест досыта у булочника- то. А от малых какая помощь?

Посовещавшись, друзья оставили хозяйке сорок крейцеров.

— На ваших детей, матушка, — сказал Григорий.

— Спаси вас Господь, добрые люди! Век Бога молить буду за вас, милостивые благодетели.

Началась Богемия. Край еще не оправился от страшного разо­рения Тридцатилетней войны, бедных деревень хватало. Два дня Янко отработал в кузне большой деревни, потом друзья тронулись дальше, на Прагу.

Янко шёл с трудом. Сильно потел, часто бегал в кустики. Лицо у него покраснело, и Гриша с тревогой поглядывал на товарища. Надо бы остановиться, но до Кралева Градца, где друзья собирались ноче­вать, осталось меньше десяти вёрст. На вершинке очередного холма Янко встал, покачнулся и чуть не упал, не подхвати его друг за плечи.

— Что-то я притомился, — с трудом сказал Янко, опускаясь на траву.

— Открой-ка рот, — сказал Григорий. — Покажи язык.

Беловатый налет налёт и отпечатки зубов на толстом, разбухшем

языке сразу указали болезнь.

— Беда, Янко. У тебя начался лагерный тиф 7, — сказал Григорий.

— Ох, голова болит, сил нет. А ты откуда эту хворь знаешь? — спросил Янко.

— Сам переболел. У Ахмеда-аги под Веной почти треть янычар валялась с этим тифом. И много умерло. Помнишь, я тебе говорил о докторе, реб Сулеймане из Смирны. Я у него кое-чему научился. Ло­жись в тенёчке, а я шалаш буду ладить.

Янко попытался протестовать, но сил на это не было. Григорий подсунул ему под голову свой кафтан, взял у друга большой нож и пошёл в лесок — рубить молодые деревца для шалаша.