Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

И вдруг вся масса персидской кавалерии повернула в страхе и помчалась назад, давя в паническом бегстве свои же резервы. Сам Мамед-Мирза, наблюдавший за боем с высоты отдаленного холма, вскочил на коня и первым понесся по Елизаветпольской дороге в сторону Курак-Чая. Это бегство и увидел мулла Мешеди Мусаиб, наблюдавший с холма за боем.

Но этот эпизод не мог иметь решающего значения для исхода сражения. Оно, по сути, только разворачивалось, и вся еще не тронутая восемнадцатибатальонная масса иранской пехоты лишь начала ввязываться в бой.

Как только конница Мамеда-Мирзы вышла из боя, на ее место скорым шагом рванулись четыре пехотных батальона, встретившие драгун оглушительным залпом. Сарбазы смело кинулись в штыки на налетевших на них драгун.

Полковник Шабельский упал вместе с конем. Конь, которому пуля пробила голову, издыхал. Шабельский высвободился из-под него. Кругом шла ожесточенная сеча.

— Вашскобродь, садитесь на моего коня! — крикнул ему один из драгун, и полковник, вскочив в седло, опять показался перед своим дивизионом.

Грузины гнали остатки конницы Мамеда, в центре в жестоком рукопашном бою изнемогали батальоны первой и второй линии. Вельяминов перенес огонь артиллерии на резервы противника. Сутолока и сумятица боя мешали разобраться в обстановке.

Паскевич заметил тяжелое положение первого дивизиона драгун. Он подозвал командира второго дивизиона майора князя Андроникова.

— Атакуйте своими эскадронами пехоту персов. Истребите ее, не дайте уйти никому.

Драгуны Андроникова, уже давно ждавшие этого момента, с таким напором вломились во фланг иранской пехоты, что смяли первые шеренги сарбазов. Свежие эскадроны в пять минут шашечной рубкой положили четыре ряда сарбазов. Звон стали, ударяющейся о штыки, вопли и стоны, крики дерущихся, грохот рвущихся гранат, ржание коней перенеслись в глубь иранской позиции. Правого крыла персидской дуги уже не существовало, бой разгорелся в центре и на левом фланге, где два батальона русской пехоты и донские полки, оттесняемые дружными и сильными ударами персов, шаг за шагом отступали, сбиваясь к городским садам Елизаветполя.

Аббас-Мирза медленно пил холодный освежающий айран [114] Сыворотка. . Наследник иранского престола устал. Затянувшееся сражение утомило его. В исходе боя он не сомневался и сейчас, несмотря на то, что эти русские мужики с самого утра неутомимо и стойко сражались с его полками.

Зять шаха Аллаяр-хан, командовавший правым флангом, после неудачи его конницы придвинул все свои резервы.

— Если вы, сучьи дети, и теперь не уничтожите этих свиноедов, я сожгу вас, мерзавцев, на огне! Каждому из тех, кто принесет по голове русского, я уплачу по туману [115] Два рубля серебром. , а если не сумеете, то… не возвращайтесь! — помахивая плетью, грозно закончил он.

Снова завыли рожки, и подтянувшаяся конница вновь построилась в боевой порядок. Позади нее стояли четыре орудия и три батальона, взятые из резерва.

— Я сам поведу вас, педерсек! [116] Собачьи дети. Вы увидите, как надо воевать, как надо выпускать наружу внутренности из этих проклятых аллахом русских свиноедов!

Первые три тысячи своей конницы он кинул на оправившихся от удара донских казаков, еще две послал в обход, а сам с остальной конницей, орудиями и пехотой, под барабанный бой и громкие, неумолкающие крики «худа» и «алла» пошел на два батальона карабинеров, картечным огнем и точным ружейным залпом встретивших его.

Персидские полки наступали, не обращая внимания на огонь, но Аллаяр-хан для пользы дела решил отстать и издали, будучи вне досягаемости пуль и картечи, руководить боем.

— Э-э, русские отступают. Я говорил тебе, что иранский лев пожрет гяуров, — радостно сказал мулла Мешеди Мусаиб, потирая руки. — Пора и нам ударить по гяурам, а то никакой пользы не будет!

— Не спеши, а то мы из-за спешки попадем в беду, — осторожно ответил Агалар Муса-бек. — Аллах еще не определил победы. Чаши весов склоняются и туда и сюда.

Жителям, ожидавшим добычи, уже надоело однообразие боя: рев пушек, гул залпов, пыль и эхо, отдававшееся за Курой. Некоторые из поселян, утомившись от ожидания, улеглись спать в тени, наказав родным вовремя разбудить их.

А бой все гудел и раскатывался по степи, и памятник Низами одиноко возвышался над клубившейся пороховым дымом и пылью землей.

Подполковник Греков, выхватив шашку, бросился вперед. Солдаты, обгоняя его, с криками «ура» уже кололи набегавших, тяжело и натруженно дышавших сарбазов. Прапорщик Язон Чавчавадзе, человек атлетического сложения, рубил саблей по головам персов, чей-то штык вонзился в плечо иранского офицера, яростно отбивавшегося от наседавшего на него Чавчавадзе, Санька отбил выпад иранского пехотинца и с маху вонзил штык в живот молодого перса, сразу осевшего на землю с бледными дрожащими губами.

— Кол-ли, ура, бра-атцы! — хрипло орал фельдфебель Пронин, размахивая вправо и влево плохо отточенной саблей. Вдруг он споткнулся, ноги его забились, а по лицу потекла кровь. Санька даже не взглянул на него. Опытный старый солдат, он знал, что нельзя отвлекаться во время боя, где любая неосторожность грозит смертью.

Высокий, черноусый, с ярко-белыми зубами иранец на бегу выстрелил в него, но Санька успел ударить его штыком в плечо, и выстрел пошел куда-то в сторону, но в гуще дерущихся людей пуля несомненно уже попала в кого-либо — так густа, плотна и суматошна была толпа убивающих друг друга людей.

Небольсин, держа два пистолета в руках, не целясь, выстрелил в тесную, плечо к плечу, набегающую шеренгу сарбазов и, швырнув ненужные уже пистолеты, рванул из ножен острую, наточенную, как бритва, шашку. Шагах в двадцати от него колыхалось персидское знамя — огромное белое полотно, на нем вытканный золотом лев держал в лапе обнаженную саблю. За львом поднималось солнце. Десятка два ширванцев уже набежали и сшиблись врукопашную с сарбазами, охранявшими знамя. Небольсин увернулся от штыка толстого низкорослого иранца и с размаху ударил его шашкой по голове. Иранец ахнул, закричал и, выронив ружье, упал лицом вниз.

— Добре огрели, Александр Николаевич, держитесь возле, — услышал он голос Саньки, успевшего свалить прикладом еще одного сарбаза. Они стали пробиваться к знамени. Новая волна карабинеров и грузинцев ударила по персам.

Прапорщик Чавчавадзе, уже дважды раненный штыками, бросил свою переломившуюся шашку и, схватив с земли брошенное кем-то ружье, словно оглоблей бил по головам сарбазов.

— Здоров, медведь, — одобрительно сказал Санька и прицелился в перса, державшего знамя. — На вот, прими угощеньице.

Знамя рухнуло, но сейчас же десяток сарбазов подхватили его, и рукопашная с неослабевающим остервенением разгорелась у знамени. Небольсин видел, как подняли на штыки Грекова, как упал взводный его роты Савчук, как Елохин с такой силой ударил в грудь какого-то сарбаза, что штык почти насквозь пропорол его.