Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

— Ух, сво-олочь, — тяжело дыша и с трудом выдергивая обратно штык, сказал Санька.

В пыли и духоте уже трудно было и дышать, и драться, но сарбазы, хотя и весьма сильно потрепанные, но еще многочисленные и упорные, сражались ожесточенно и бесстрашно. Новые два батальона персов, подошедшие из резерва, с ожесточением бросились в штыки на русских.

И именно в это время в их фланг вломился дивизион нижегородских драгун, тот самый, который кинул на помощь Паскевич.

Знамя снова упало. Это прапорщик Чавчавадзе, держась за штык, молотил прикладом по головам сарбазов. Белая его рубаха была запятнана кровью, из пробитого бедра сочилась кровь. Без фуражки, огромный, растрепанный, страшный, с хриплым кряхтением обрушивал он на головы персов тяжелый приклад.

Сарбазы не отступали. Если их кавалерия быстро показала спину, то пехота, разбившись на кучки, огнем и штыками отбивалась от драгун.

Вельяминов, видя, что сзади спешат иранские резервы, приказал поднять хоботы орудий и дал залп гранатами через головы дерущихся. В бою случайность имеет огромное значение. Этот залп, сделанный больше наугад, чем по расчету, скосил передние ряды сарбазов, бежавших на выручку своим. Две гранаты упали под ноги девяти офицеров, и все девять вместе с командиром полка полковником Кули-ханом были разорваны в клочья. Второй залп пришелся на середину замешкавшейся, смущенной потерей офицеров солдатской толпы. В эту же минуту грузинский дворянин Ираклий Вачнадзе с тремя-четырьмя десятками грузин и сотней татарской милиции ударил в шашки. Резервы обратились в бегство, во время которого Вачнадзе зарубил трех солдат и захватил знамя, на котором был нарисован желтый лев, держащий в лапах земной шар.

«Весь мир подвластен тебе!» — было написано на этом знамени.

И еще одна случайность ускорила финал этого фактически уже выигранного русскими сражения.

Аббас-Мирза с беспокойством озирал поле битвы, и нигде он не мог увидеть и признака поражения или слабости русских.

— Ваше высочество, пора пустить в дело вашу гвардейскую конницу. Подошел самый нужный для последнего удара момент, — сказал Олсон. — Ваши сарбазы устали, им нужна помощь!

— Палача и веревки им нужно, собачьим детям! — в бешенстве воскликнул Аббас. — А почему русские не устали? Ведь их в десять раз меньше, чем моих негодяев! Почему они дерутся, не ожидая помощи?

— Аллах велик, лев Ирана. Эти свиноеды тоже утомятся, и тогда могучие воины вашего высочества выпьют их кровь, а тела бросят шакалам, — льстиво произнес Угурлу-хан, сын некогда владевшего Ганджинским ханством Агамали-хана, бежавший в Персию и теперь привезенный оттуда и вновь назначенный правителем всей Ганджи. Он еще раз поклонился валиагду и вдруг изменившимся голосом воскликнул: — Что это? К русским идет помощь! Смотрите, по Тифлисской дороге к ним спешат войска!

И Аббас, и Олсон, и Эмин-Доуле, и весь штаб, окружавший Аббаса-Мирзу, повернули головы туда, куда указал Угурлу-хан.

Огромное облако пыли поднялось за русским войском. Там по Тифлисской дороге что-то быстро приближалось к русскому отряду.

— Это — Ярмол-паша! Это он, проклятый кабан, идет к ним на помощь!

Что-то сверкало сквозь тучи пыли. Это было похоже на движение конницы.

— Проклятые драгуны, это они, конные солдаты, чтоб им сгореть в аду! — приглядываясь из-под ладони, сказал кто-то из свиты.

— Ярмол! — зловеще пронеслось над всеми. То, чего больше всего опасался наследник и его генералы, совершилось. Ермолов заманил их в ловушку, выставив всего семь тысяч солдат, сам же с остальной армией появился в самый разгар боя.

— Это — Ермолов! — встревоженно сказал Аббас-Мирза.

Дружное «ура» раскатилось в центре. Ширванцы и карабинеры, разгромив центр иранской пехоты, ринулись вперед. Шабельский и Андроников со своими драгунами давили, топтали и рубили бегущих сарбазов. Четыре ядра упали невдалеке от ставки наследника. Это полубатарея русских, зайдя с обнаженного левого фланга, обстреляла бегущих персов.

Драгуны прапорщика Магомета Абисалова догнали убегавшую верблюжью артиллерию и, порубив прислугу, заворотили верблюдов, нагруженных восемью фальконетами.

Граната с визгом разорвалась за ставкой Аббаса-Мирзы. Вторая лопнула возле коноводов, и «непобедимый лев Ирана», бросив свое вызолоченное кресло, покинул поле боя и свое разбитое, истекавшее кровью войско.

Паскевич тоже обратил внимание на неожиданно появившееся в тылу русских войск густое облако пыли. Это удивило и испугало его. Помощи от Ермолова он не ждал, да и быть ее не могло. Генерал отлично знал, что Ермолов дал ему все, что имел. Но в таком случае это могли быть войска эриванского сардара Гасан-хана, шедшего на помощь Аббасу-Мирзе. Обеспокоенный этим, Паскевич выслал на Тифлисскую дорогу сотню казаков. Донцы быстро исчезли в пыли, и это напугало до смерти наследника престола, решившего, что казаки посланы для того, чтобы привести в его тыл Ермолова и этим отрезать им путь отступления.

Весь центр иранской армии вместе с Аббасом-Мирзой и всей его артиллерией в панике мчался уже к Курак-Чаю, когда казаки встретили русский обоз, на широкой рыси шедший с провиантом и боеприпасами к Паскевичу. Заботливый Ермолов, зная, что бой будет ожесточенный и долгий, прислал триста ядер, триста гранат и три сотни грузин-добровольцев.

К казакам подскакал черненький, весь в пыли, обвешанный оружием майор.

— Как дела? — еще издали осведомился он.

— Идет бой, борются дюже, однако персюку конец, — уверенно сказал донской сотник. — А вы кто такие будете?

— Скачем к генералу, там объясню все! — закричал майор и, подхлестнув коня, помчался к Зазал-Арху. За ним ринулись карьером все три сотни грузин. Они не останавливаясь скакали до того места, где драгуны и милиционеры рубили упорно отбивавшиеся разрозненные группы персидских солдат.

— Кто таков? — спросил Паскевич майора.

— Майор Корганов, ваше высокопревосходительство! Везу бомбы, ядра, порох, провиант и три сотни конной милиции.

Паскевич засмеялся. Это было с ним в первый раз с того момента, как он выехал из Москвы.

— Бог вас принес, майор. Эти дуралеи приняли вас за русских, а я — за персиян. Почему не встречал вас раньше в Тифлисе?

— Не имел счастья угодить его высокопревосходительству генералу Ермолову, — вздохнул, сделав скорбное лицо, Ванька-Каин. — Был арестован им и назначен к увольнению со службы.

— За что? — воззрился на него Паскевич.

— Не льстив, не люблю лжи, ненавижу интриги и не хотел угождать некоторым знатным лицам, — глядя в глаза Паскевичу, с горечью и такой неподдельной искренностью сказал Корганов, что генерал, окинув его еще раз взглядом, произнес: