Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

Шамиль дружески смотрел на Булаковича. Гамзат-бек встал, затем снова сел на табурет и тихо сказал:

— Аллах велик. И среди этих людей есть такие, с которыми хочется не рубиться на коне, а вести долгую и сердечную дружбу.

— Отошли меня в горы… И если это возможно, разреши послать письмо в Грозную, чтобы знакомые мне офицеры выкупили меня. Выкуп — обычное дело, и тогда это никому не бросится в глаза.

— Ты наш гость, нельзя брать денег с гостя, с которым делил чурек и пищу.

— Имам, среди пленных есть раненный в руку солдат. Он беспомощен и одинок. Я напишу, чтобы нас выкупили обоих, — предложил Булакович.

Все молчали.

— Я — ваш гость, но русские ведь считают меня твоим пленником, и выкуп только утвердит их в этом.

— Как думаете вы, братья? — обращаясь к присутствующим, спросил имам.

— Русский прав. Если отпустить его без выкупа, ему отрубят голову, — сказал Шамиль.

— Повесят или расстреляют, — поправил его знавший русские порядки Ахмед.

Все рассмеялись.

— Одно стоит другого, — согласился Булакович, когда переводчик объяснил ему причину смеха.

— Имам, отправь его к нам, в Чечню, хотя бы в мою саклю, — предложил Бей-Булат. — Я прикажу всем аульчанам уважать и оберегать русского. Он будет и вашим и моим гостем, а тем временем наши лазутчики через мирных чеченцев передадут в крепость его письмо, и русские выкупят пленного.

— Хорошо. Сделаем так. Я хочу задать ему еще один вопрос, братья, а вы следите и слушайте, что скажет русский, — предложил Гази-Магомед. — Переведи, Ахмед, мои слова… Скажи, наш гость, если мы вернем тебя за выкуп или просто так, без денег, обратно к русским, можешь ты дать нам вот здесь, сейчас, клятву, что никогда больше не будешь воевать с нами… Без этой клятвы мы не можем отпустить тебя обратно.

Булакович выслушал Ахмеда и, покачав головой, твердо произнес:

— Нет, имам. Такой клятвы я не дам… я не могу ее дать. Наоборот, я твердо знаю, что мне придется снова воевать с вами. Ведь я — русский солдат и буду выполнять приказы моего начальства, а вы сами знаете, что воин обязан подчиняться командирам. Нет, имам, лучше просто отошли меня в дальние аулы, где я буду пленником до тех пор, пока будет длиться эта проклятая война.

Гази-Магомед встал, положил обе ладони на голову Булаковича:

— Чистый сердцем мюрид… Иди, Иван, к себе… Не надо мне твоей клятвы. Я знаю, что, воюя, душой и сердцем ты будешь с нашим народом. Чем больше будет таких русских, как ты, тем скорее кончится война между нами.

— Аммен! — хором произнесли все.

— Правильные твои слова, имам. Этот русский мне ближе многих тех, кто совершает пять раз в день намаз, а в душе ненавидит газават и мюридов, — сказал Гамзат-бек.

— Иди, Иван… Ты скоро будешь в Грозной и забери с собой раненого солдата. Выкуп за него возьмем небольшой.

Все стали расходиться. Ахмед и чеченец с Булаковичем вышли на улицу.

— Поедешь его аул… хорошо там будет… русски солдат с тобой пойдет, — сказал Ахмед. — Потом обратно Грозная поедешь… Имам тебя уважает. Имам говорит, эта русски чисты человек, как мюрид, обман нету. Имам ха-а-роши, — закончил свою тираду татарин.

Вечер спускался над горами и кумыкской равниной. В серо-фиолетовой дымке виднелись белые верхушки аварских гор. Над высокими хребтами сияло уходящее солнце, и дымно-серая мгла заволакивала горизонт. В ауле зажигались огни, слышался вечерний призыв муэдзина.

«Завтра в путь», — подумал Булакович, еще не зная, что сулит ему жизнь в горах.

Постояв, он медленно пошел к пленным солдатам, чтоб предупредить раненого собрата о решении имама.

Утром Булаковича разбудил Ахмед.

— Ваша блахородия, через три час тебе и солдат, рука ранетый, ихат нада. Шамиль-эфенди говорит, два лошад имам давал, два мюрид-тавлински до чеченски сторона провожает. Одна чеченца-мюрид, тебе кунак будет, тожа едит. Аул Шали тебе возит нада, там сакла Бей-Булат жит будешь, гость будешь, чечены твоя выкуп делат будут. Иди, скажи солдат, скоро ихат нада. Потом суда иди, обедат будешь, старшина салам скажешь, и в дорогу. — Татарин тихо вздохнул: — Дай тебе аллах твоя русски дом ихат, жена, детки видат. Меня этого бох не дает. — Он махнул рукой и вместе с Булаковичем вышел из сакли.

Была уже осень. Прохладные утра с еще ярким сияющим солнцем и колючим, щипавшим щеки, ядреным, чуть морозным ветерком.

«А ведь нам будет трудно в осеннюю пору ехать без теплой одежды в глубь гор, в дальние аулы Чечни», — подумал Булакович. И он, и солдат были в поношенных мундирах, без пуговиц, с продранными локтями, не гревших даже здесь, на теплой, облитой солнцем равнине.

— Здравствуйте, братцы, — поздоровался он с солдатами, понуро и безнадежно выслушавшими его.

— Значит, покидаете нас, господин разжалованный? — с тоской спросил один из них. — Вас с Егоркиным уведут в горы, а завтра и нас куда-нибудь разгонят.

— А чего делать? Жалиться не на кого. Плен, одно слово — неволя, — горько посетовал другой солдат.

— А на что вам Егоркин, рука у него простреленная, чеченам он не работник, помочи от него никакой. Может, заменить кем, кто поздоровее будет?

Егоркин, сидевший тут же, молчал, не вмешивался в разговор, словно речь шла не о нем.

— Нельзя, его сам имам назначил со мной, — ответил Булакович, не желая говорить о возможном выкупе русскими его и больного солдата.

— Ну чего же исделаешь. Стало быть, Козе виднее, — вздохнул первый. — Да тут и не поймешь, игде будет лучше, здесь али в горах!

— Ну, Егоркин, прощайся с товарищами и пойдем со мной. Скоро ехать, — поторопил раненого Булакович.

— Эх, господин разжалованный, жаль, что увозят вас отседа. Хочь вы и отдельно жили, так мы знали, что вы возле, то тем, то сем поможете. И чуреку, и сыру нам от вас Ахмед-переводчик носил, а теперь уедете вы, ни одной с нами христианской души не останется. Вроде как на погибель брошены, — тоскливо сказал все это время молчавший пожилой солдат.

Булаковичу до слез стало жаль оставляемых им людей, но что мог он сделать, как помочь солдатам, в тоске и тревоге рисовавшим свое одиночество и бесправие после его отъезда?

— Вся надежда на обмен пленными, — неуверенно произнес он.

Солдат отрицательно покачал головой.

— Обмен, ваше благородие, — подчеркнуто выговаривая последнее слово, — нас не касаем. Не бывало того, чтоб солдат на пленных чеченов меняли.

— Бывало. Чего мелешь-то не знаючи? В нашем батальоне и сейчас трое обмененных есть, — сердито буркнул пожилой солдат. — Опять же, как дела пойдут. Ежели нам накладут по загривку, так обмена не жди, а вот коли их побьют, тогда легкое дело. Они сами на обмен идут.

— Ну, там что бог даст, братцы, а теперь попрощаемся. Скоро нам ехать в горы. А что будет дальше, кто знает, — обнимая солдат, сказал Булакович.