Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

Что-то знакомое, очень смутное, вспомнилось капитану. Он где-то раньше встречал эту женщину, может быть, даже был знаком с ней. Проходя мимо, Небольсин поклонился. Стенбок остановил его.

— Александр Николаевич, мы только что говорили о вас. Разрешите, — он поклонился даме, — представить вам нашего боевого товарища и моего друга Александра Николаевича Небольсина.

Дама улыбнулась и протянула руку, а незнакомый господин учтиво и несколько чопорно наклонил голову.

— А мы знакомы, хотя Александр Николаевич не узнает нас, — сказала дама.

Небольсин удивленно поднял брови, но господин подтвердил:

— Да, знакомы…

— Мы познакомились на балу у Волынских. Я — Чегодаева, подруга по Смольному вашей кузины Ольги, — напомнила дама. — Вы тогда еще не были петербургской знаменитостью, — многозначительно сказала она.

— Евдоксия Павловна и я были представлены вашим бо фрером, Модестом Антоновичем, незадолго до того, как его высочество, великий князь Михаил Павлович прибыл на бал из дворца и объявил о начале военной кампании с Турцией, — обстоятельно напомнил господин.

— Извините меня, Евдоксия Павловна, сейчас я вспомнил все — и бал, и вас, одну из самых прелестных дам, украшавших его, и… — он поклонился в сторону.

— Ивана Сергеевича, — подсказал граф Стенбок, с лукавой улыбкой поглядывавший на чопорно и прямо державшегося в своем фраке и обтянутых брючках Чегодаева. — Ныне наш уважаемый Иван Сергеевич, — продолжал Стенбок с тем же невозмутимо спокойным видом, — действительный статский советник, помощник Главноуправляющего Кавказской областью по гражданским делам и прибыл в наши края по специальному указанию министра.

— Временно! Его сиятельство граф Закревский поручил мне ознакомиться с положением судебного дела и гражданского управления по всей линии от крепости Владикавказ до Кизлярского уезда, — пространно пояснил Чегодаев.

Стенбок кивнул, дама улыбнулась.

— В те дни, когда мы знакомились с вами, Александр Николаевич, вы были просто кавказский герой, раненый офицер с Георгием в петлице. Позже, когда вы стали столичной знаменитостью, вы просто позабыли нас, — кокетливо сказала Евдоксия Павловна, подчеркивая слово «знаменитостью».

Небольсин пожал плечами, ничего не ответив на ее слова.

Зал между тем наполнялся. Драгуны уже переиграли все свои вальсы и марши, гости шумно занимали места; за открытыми окнами стихал гул голосов, реже стучали колеса отъезжавших в сторону линеек и легких дрожек. Невдалеке от площади взлетели в воздух цветные ракеты, заструились в сверкающих брызгах шутихи.

В проходе показался франтоватый поручик Володин, за ним синьор Моски в лиловом бархатном кафтане с белым жабо и в светлом парике с рассыпанными по плечам волосами.

Небольсин занимал место во втором ряду, справа сидели Евдоксия Павловна и ее муж, возле которого стоял подполковник Стенбок. Оба офицера стояли, так как по неписаному, но давно ставшему обязательным закону военные не имели права сесть на места до того, как прозвучит первый гонг или входивший в моду звонок [56] Делалось это потому, что в театре мог быть офицер высшего ранга, у которого надо было получить разрешение остаться в зале, а главное, незримо как бы присутствовал сам император или кто-нибудь из царствующей семьи. Когда и кем был установлен этот порядок — толком никто не знал, но просуществовала эта традиция до октября 1917 г. ( Прим. авт. ). . Раздался гонг, собственно говоря, солдат по знаку Моски ударил в турецкий барабан. Итальянец сейчас же исчез за кулисой. Гости, шумно смеясь, переговариваясь, рассаживались по местам. Прошли генерал Коханов со своей моложавой генеральшей, полковники Пулло и Клюгенау, приглашенные на вечер осетинские и кумыкские чиновники, или, как их именовали, «туземные пристава», мирные чеченские старшины, распорядители и члены меновых комитетов, три полковых лекаря с женами, много молоденьких девиц, навестивших своих близких в крепости.

— Честное слово, я и в Москве не всегда встречал такое обилие невест! — улыбнулся Стенбок.

Чегодаев молча повел по сторонам глазами.

— Они недолго останутся в девицах, на Кавказе не хватает невест, — наконец важно изрек он, и Небольсин снова заметил насмешливый блеск в глазах супруги действительного статского советника.

Раздался второй удар по барабану, и двое солдат с белыми повязками на рукавах стали тушить свечи. Лишь у выхода и окон горели толстые сальные свечи, вставленные в пузатые лампионы. За окном на площади ярко зажглись многочисленные плошки, в которых шипело баранье сало, перемешанное с нефтью. Дымные фитили освещали притихшую площадь. В окна заглядывали солдаты, мальчишки, бабы.

Третий удар, и самодельный бязевый занавес, украшенный цветным орлом, распался на две стороны и открыл сцену, на которой за восьмигранным столиком, покрытым многоцветной скатертью, сидел в глубокой задумчивости венецианский дож, очень похожий на алхимика или кудесника времен Возрождения. В руках у него был портрет в бронзовой раме. Моски долго грустно смотрел на него, затем вздохнул и печально сказал:

— О дочь моя, мое дитя родное, где ты теперь? — Уронив руки на колени, он горестно прошептал: — Как тяжело не знать отцу, как больно думать о твоей судьбе…

— Он очень естествен, — прошептала Евдоксия Павловна, а актер, еще раз посмотрев на портрет, встал и, подойдя к двери, крикнул:

— Ну, кто там!.. Есть ли новости из Рима?

Из двери робко вышел слуга и, кланяясь, ответил:

— Тебе письмо привез гонец, — и протянул старику запечатанный сургучом конверт.

Дальше выяснилось, что дочь старика наконец нашлась и должна с минуты на минуту появиться в замке отца.

Сценка была взята из слезливо-драматической итальянской пьесы некоего Карло Адольфи.

Несколько минут Моски шумно выражал восторг и беспокойство. Слуга приносил ему воду и нюхательные соли, но благородный отец, потерявший четыре года назад любимую дочь, все не мог успокоиться: он то проливал слезы, то вздымал кверху руки, благодаря бога за чудесное спасение дочери.

Зал притих. Театральные слезы, эффектные паузы, то быстрые, то испуганные движения Моски действовали на зрителей, а его срывающийся до шепота и вдруг рыкающий, трубный голос трагика еще более волновал слушателей.

Где-то вдали возникла печальная музыка, послышались приближающиеся голоса, и вдруг в широко распахнутую дверь ворвалась молодая женщина в расшитом золотом платье, с косами, спадавшими по плечам.

— Отец! — неестественно громко возопила она. — О-о! Мой дорогой отец!..

Моски бросился навстречу, но вдруг, движимый каким-то чувством, застыл на месте.

— А он? Кто тот, кто злодей, укравший тебя? Где он, разлучивший отца со своей единственной дочерью? Я убью его… Кто он, назови его имя! — И оскорбленный отец выхватил из ножен, висевших у него на поясе, маленький клинок.