Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

— Молодец, молодец, хорошо играл, — сказал генерал Коханов.

— И вас, Сергей Иванович, — выводя вперед поручика Володина, сказала певица.

И опять крики «бра-а-во» огласили зал.

Штаб-лекарь, с опаской поглядывавший на столь странную выходку своей жены, успокоился. Генерал и полковники одобряли игру и солдата, и поручика.

Вышедший на сцену Моски очень любезно и радостно поблагодарил дам и господ офицеров, так благожелательно отнесшихся к их труппе. Он раскланивался, прижимая к сердцу ладони, а появившиеся из-за кулисы актеры и актрисы труппы нараспев трижды прокричали:

— Грация… спасьбо… мерси!

— Их, оказывается, семеро, — сказал Стенбок, разглядывая кланяющихся актеров.

— Как обычно. Странствующие труппы не в силах иметь больше, — изрек господин Чегодаев, но Стенбок, занятый разглядыванием актрис, не ответил ему.

— Го-с-пода, милые дамы, барышни и кавалеры, — появляясь на сцене и покрывая общий шум, провозгласил поручик. — Сейчас десятиминутный ан-тракт, — выкрикнул он, — а затем танцы. Просим дам и господ кавалеров наверх, в гостиные комнаты.

Господин Чегодаев в нерешительности остановился, глядя, как вверх по лестнице веселой, шумной толпой потянулись зрители. Он неуверенно осмотрелся и, заметив, что генералы Коханов и Витгоф с супругами шли к выходу, задержался, поджидая их. Стенбок, Небольсин и Евдоксия Павловна тоже остановились.

— А вы, ваше превосходительство, не имеете намерения до танцев посидеть в гостиной? — спросил Пулло.

Чегодаев пожал плечами. Генерал Коханов махнул рукой.

— Развлечение для безусых поручиков и молодых девиц, — сказал он.

— Вот именно. Положение и чины обязывают нас держаться иначе, — согласился с ним Чегодаев.

— То ли дело великосветские балы или танцы в Царском… Там мы стараемся обязательно быть и танцевать до упаду, — засмеялся Стенбок.

— А как же! Там высочайшие особы, именитая знать… Быть приглашенному на эти торжества, — честь, и немалая, — совершенно серьезно ответил Чегодаев.

— А я бы с радостью поднялась наверх, если б не духота и усталость… Поэтому пойдемте, господа, на воздух, — предложила Чегодаева.

— С разрешения дам, я все же направлюсь наверх, — сказал, делая полупоклон, Куракин.

— А вам, поручик, по вашему возрасту и холостому положению именно там и надлежит быть, — сказал Коханов.

Когда они вышли на площадь, Пулло с супругой, пожелав всем доброй ночи, повернули к своему дому, Чегодаевы, квартировавшие во флигеле купца Парсегова, пошли дальше.

— Александр Николаевич, мы обедаем в три часа, приходите завтра к нам на скромный кавказский шашлык, — пригласила Евдоксия Павловна, когда они дошли до калитки парсеговского двора.

— Будем рады, — учтиво сказал господин Чегодаев. — А вечером, к чаю, будет его превосходительство генерал Коханов с супругой и барон Медем с дочерьми.

— Благодарю вас, но завтра с утра я должен быть далеко от крепости, на берегах реки Мичик, где… — И Небольсин вкратце рассказал о предстоящей встрече с немирными чеченцами и выкупе двух пленных русских.

— Ах, как это интересно, опять романтические приключения, снова Пушкин и кавказские чудеса! — обрадовалась Чегодаева. — Вы обязательно, Александр Николаевич, расскажете нам все поподробней, когда вернетесь из этого похода.

— Непременно, но это будет через день-два, Евдоксия Павловна.

— Нет, пусть только через день. Послезавтра мы будем ждать вас к обеду. А теперь спокойной ночи.

Небольсин поклонился. Его превосходительство, действительный статский советник в свою очередь отвесил ему чопорный, светский полупоклон.

Когда капитан вернулся домой, было уже поздно. Крепость слободки и форпост спали. Только в Офицерском собрании ярко светились огни и оркестр играл вальсы, мазурку и марши.

— Ужинать будете? — спросил Сеня, открывая дверь Небольсину.

— Чаю, Сеня, только чаю.

— А тут почта вам с оказией прибыла. И письма, и газеты, и книги — массым масса́.

На столе аккуратной стопой были разложены книги и письма. Небольсин быстро просмотрел полученную почту. Письма были от нескольких друзей из столицы, одно из Москвы и большой пакет от кузины Ольги из Санкт-Петербурга. Новые номера «Северной пчелы», «Театральный альманах», две французские книги, новый роман Вальтера Скотта и ряд московских и петербургских газет, собранных Модестом и пересланных ему в крепость.

Небольсин улыбнулся и с благодарностью вспомнил дорогих ему кузин и Модеста, всю родню, которая еще имелась у него.

Он взял объемистое письмо Ольги. «Остальное — завтра, когда вернусь с Мичика после выкупа Булаковича», — решил он и принялся за чтение.

После обычной светской болтовни Ольга перешла к тому, что особенно интересовало Небольсина.

«…Теперь о событиях в столице. Истек год со дня кончины императрицы Марии Федоровны. Траур снят, и двор открыл балы… Их много, а в особенности широко празднует матушка-Москва турецкие победы, польский мир и окончание холеры. Государь с Александрой Федоровной выезжали в Москву. Конечно, двор, именитые сенаторы, родичи московской знати поспешили в Белокаменную. Модест по долгу службы — тоже, а значит и я. Ну как не повидать родню, не побывать на балах и не пожить десять-пятнадцать дней среди московских друзей. Пишу тебе свои впечатления.

Итак, первое. Москва встретила государя колоколами, церковным пением, с митрополитом Филаретом, народом на улицах и площадях… Пальба, музыка, крики, словом — торжество!

Балы — один роскошнее другого; и дворянство города, и купечество, и даже от верноподданных дам Москвы; но самые роскошные, похожие на чудеса Семирамиды, устроили княгиня Тенишева и князь Юсупов. Даже царь сказал ему: «А ты, вероятно, побогаче меня, князь Василий». Мы с Модестом были на этих балах.

Кстати, государь, по усиленной просьбе министра двора Волконского и московского генерал-губернатора князя Голицына — оба, как ты знаешь, любимцы царя, а особенно государыни, — полупростил твоего недруга Голицына, приходящегося племянником генерал-губернатору Дмитрию Владимировичу. Твоему одноногому «крестнику» возвращено право носить кавалергардский мундир и каску, жить в Москве, а также дважды в год наезжать в Петербург, в дни тезоименитств — государыни и наследника цесаревича Александра — являться с поздравлением только к их двору и проживать в столице каждый год не дольше семи дней. Что ж, для бывшего опального и это хорошо, так как в дальнейшем императрица и Голицын выпросят князю полное прощение..»

Небольсин отложил в сторону письмо кузины.

«Этим и должна была кончиться история с опалой Голицына; этим и объясняется то, что Модест не написал мне письма сам. Молодец», — одобрительно подумал Небольсин, зная, как трудно генералу, не имевшему родственной знати при дворе, нетитулованному и небогатому человеку, держаться в Главном штабе.