Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

— А вон, вашескородье, и наших пленных гонют, — прикладывая ко лбу лодочкой руку, возвестил казак.

— Точно! — подтвердил Желтухин.

Из леса, сопровождаемые конными, показались двое пеших. Они шли не спеша, и Небольсин в подзорную трубу разглядел их. Один — среднего роста, в наброшенной на плечи шинели, другой — в рваном бешмете и солдатских штанах. Чеченцы молча проводили их взглядами. Пленные и их конвоиры приблизились к реке.

— Невжель погонят пешком через реку, нехристи окаянные? — возмутился драгун, не сводя глаз с остановившейся на берегу группы.

Идрис улыбнулся, замотал головой. Пленные уселись на коней позади чеченцев, и кони вошли в воду.

Кунта-эфенди бесстрастно глядел вперед, то и дело поплевывая в реку. На его старом, иссеченном шрамами и долгими походами лице было равнодушие. То, что происходило сейчас, он видел не однажды, привык ко всему, и ничто, даже война и рубка, не волновало его. Желтухин заметил взгляд Небольсина, брошенный на старого чеченца.

— А ему, господин капитан, скушно. Не прикажи имам продать нам пленных, этот старый черт посек бы их шашками. Я добре знаю Кунту!

Услышав свое имя, чеченец глянул на Желтухина и, подмигнув ему, показал кулак.

Хотя минута не располагала к веселью, все рассмеялись, даже по лицу сурового чеченца пробежала усмешка. Потом все снова стали смотреть на приближавшихся к берегу конных. Как только кони ступили на берег, пленные сейчас же сошли с них, а оба чеченца, не взглянув на поджидавших их русских, повернули лошадей и быстро перебрались на свой берег. Пленных окружили драгуны и казаки. Чеченцы по-прежнему спокойно сидели на камнях.

— Братцы… господи, свои… — бессвязно, срывающимся голосом бормотал один из пленных. — Сподобил бог своих увидать, — растерянно говорил он, озираясь по сторонам.

Другой, заметив офицера, внимательно посмотрел на него и сделал два шага в его сторону, но Кунта жестом остановил его, что-то быстро и громко сказал переводчику.

— Кунта-эфенди гаво́рит, еще дело не кончил, еще пленны не куплен… давай денга, бери солдаты… чего хош говори, вези Грозны…

— Правильно! — одобрил чеченца есаул. — Надо выкуп им дать, Александр Николаевич, надо иху бумагу подписать, по рукам вдарить, что ладом все кончили, тогда и пленные опять свободными станут… А теперь они еще чеченские, невыкупленные люди… Такой тут закон! — важно закончил Желтухин.

— Ну, раз закон так закон. Не станем нарушать его, — согласился Небольсин и через переводчика стал вести с Кунтой-эфенди всю необходимую процедуру выкупа.

Когда короткий опрос подтвердил, что прибывшие из Шали пленные действительно являются взятыми под Внезапной Булаковичем и Егоркиным, Небольсин достал деньги и высыпал золотые на ладонь чеченца.

Кунта-эфенди пересчитал монеты, попробовал их на зуб, потом сложил золото в мешочек и удовлетворенно сказал:

— Харош, — и еще что-то по-чеченски.

Переводчик и чеченцы рассмеялись.

— Что он сказал? — спросил Небольсин.

— Говорит, иди, Иван, назад… другая раз не попадай плен, денга не вазьмем, башка рубить будем, — весело сообщил переводчик.

Пленные молчали. Есаул хмуро глянул на старого чеченца и медленно, подбирая слова, что-то ответил ему. Чеченцы насторожились, но Кунта-эфенди только ухмыльнулся и, показав на кинжал и небо, отвернулся от есаула.

— Что вы сказали ему?

— Посоветовал самому не попадаться… Мы с ним хочь и кунаки, а давние кровники… Вот то я ему и сказал, — угрюмо объяснил Желтухин.

Второй пленный шагнул к Небольсину и громко доложил:

— Ваше высокоблагородие! Унтер-офицер егерского полка Булакович и рядовой того же полка Егоркин…

— Знаю, господин прапорщик… Очень рад, что встретил вас, жаль только, что при таких обстоятельствах, — протягивая руку, сказал Небольсин. — У меня уже давно лежит письмо от вашей матушки Агриппины Петровны, — и, видя, что пленный все еще не понимает его, добавил: — Из Москвы, где я был проездом год назад. Кстати, поздравляю вас с монаршей милостью — вы произведены в офицеры.

К ним подошел Кунта-эфенди. Чеченцы садились на коней, ожидая своего начальника.

— Харош апчер… кунак будешь, — и, дружелюбно потрепав по плечу Небольсина, вскочил на коня, не глядя ни на кого, рысью повел через Мичик свою группу.

— Сволочь старик, а рубиться мастер! — одобрительно сказал Желтухин.

Вскоре чеченцы и драгуны, повернув каждый в свою сторону, оставили поляну и берег Мичика.

Небольсин доложил полковнику о выкупе пленных. Пулло рассеянно слушал капитана. Было видно, что ему, старому кавказскому волку, не впервой слышать о подобных делах. Он поблагодарил капитана и равнодушным голосом сказал:

— Солдата в медицинскую комиссию. Если найдут не годным к службе — вчистую с отправкой в Россию. Прапорщика… — он почесал переносицу, — куда ж его? Разве что опять на линию в егерский полк?

— Я бы просил, господин полковник, оставить его при штабе. Он нужный человек, побывал в горах, немало перевидел, ознакомился с бытом горцев, да и сам имам хорошо знает его.

— То-то и скверно, что имам знает его, а ведь он из разжалованных, с таким беды не оберешься, — покачал головой Пулло.

— Теперь он офицер. Георгиевский кавалер, вины ему государем прощены… Не нам, господин полковник, взыскивать за грехи.

— Так-то оно так. Мне что, будь он хоть сам Пугачев, раз государь снял с него немилость… Вот разве что определить его в горскую канцелярию при штабе, — раздумчиво продолжал Пулло, — раз он чеченов да прочих кунаков знает. Как вы думаете, капитан?

— Прекрасно! Самое подходящее место, а жить он будет возле меня, в том же доме, — живо ответил Небольсин.

— Что он вам, родственник или друг? — спросил Пулло.

— Ни то, ни другое. Я узнал его только теперь, но, как говорил вам ранее, за него просили меня в Москве Алексей Петрович и матушка Булаковича.

— А-а, помню, помню… Вы же тогда сами вызвались откупить за свой счет разжалованного, — вспомнил полковник. — Ну что ж, пусть работает военным делопроизводителем при канцелярии. Прикажите, пожалуйста, написать приказ, а я подпишу.

Так Булакович остался в Грозной и поселился во флигеле того же дома, где жил Небольсин.

Сеня возился у стола, готовя завтрак; солдат внес кипящий кофейник. Небольсин дописывал письмо. Булакович, сидя у окна, просматривал газеты, стопкой лежавшие перед ним. Столько новостей и событий прошло мимо него, и все, что для Небольсина было давно известным и уже отжившим, волновало. И польский мятеж, как называли его газеты, и приход к власти Филиппа Орлеана взамен свергнутого Июльской революцией Карла Бурбона, и Испания, не утихавшая и после смерти Риего, — все было захватывающим и новым.