Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Шукаев провозился с ним несколько минут, пока пере­тащил через покосившийся, подгнивший забор. Парамон был довольно тяжел, хотя полнотой не отличался.

Что делать? На улице — ни души. В двух-трех окнах мелькнул свет, но никто не выходил: люди, видимо, были напуганы перестрелкой.

Жунид снял ремень, связал руки заворочавшемуся Будулаеву и побежал через улицу, к подъезду дома, где засвети­лось окно первого этажа. Через несколько минут он вышел с мужчиной средних лет, оказавшимся железнодорожным мастером товарной станции Черкесск.

— Найдите ближайший телефон и позвоните по номеру 22-24. Запомнили? Спросите лейтенанта Арсена Сугурова. Скажете: майор Шукаев задержал преступника и ждет маши­ну... назовете ваш адрес. Ничего не забудете?

— Позвонить 22-24 Сугурову. От майора Шукаева,— явно волнуясь, повторил железнодорожник, застегивая находу пуговицы на рубашке.— Машину вам...

— Все верно. Идите скорее. И простите, что нарушил ваш сон.

— Ну, что вы...— мастер со страхом и любопытством посмотрел на темную фигуру Парамона, по-прежнему без движения лежавшего у забора, на другой стороне улицы, и бегом побежал по мостовой. Где-то здесь, в двух кварталах, было отделение связи.

Жунид посветил фонариком в лицо Парамону. Тот зажму­рился.

— Вот и встретились, Будулаев.

Цыган скрипнул зубами.

— Говорить можете?

— Могу,— хрипло сказал цыган.— Могу и буду Иначе мне — хана. Все скажу, что знаю. Но не здесь. Пусть меня сначала перевяжут...

— Сейчас вас отвезут в санчасть. Там, кстати, уже ле­жит ваш давний знакомый..

— Одноухий Тау? — хмыкнул Будулаев и, повернувшись, вскрикнул.— О-о-х! Стрелять ты мастак, начальник.

— Не жалуюсь,— сказал Жунид, думая даже в эту ми­нуту совсем о другом.

Что там с Зулетой? Как она? Заурчик даже не проснул­ся. Крепок ребячий сон.

— Вас перевяжут, до утра соберетесь с мыслями. Раз­говор будет серьезный, Будулаев. Сразу вам скажу: легенду изобретать не нужно: нам очень многое известно. И о вас, и о Феофане. И об Омаре Садыке, и кое-что еще..

Он обернулся, услыхав легкие шаги.

Это была Зулета. Она успела переодеться в форменное платье и перевязать шею. В руках у нее был большой силь­ный фонарь. Она включила его, и цыган, которому свет уда­рил в лицо, грязно выругался.

— Ну, ты!..— заорал Шукаев.

— Кто он? — спросила Зулета.

— Как твоя рана? Зачем ты пришла?

— Я ничего. Я пришла помочь.

— Парамон Будулаев,— сказал Жунид.— Правая рука бывшего цыганского вайды Феофана третьего. Отменный бан­дит и вор. Сидел по делу карабаира.

— Не лайся, начальник. Обзываться будешь, ничего нескажу. Развяжи руки-то. Чай, не убегу.

— Хорош будешь и так.

Послышался гул мотора «газика», выехавшего из-за угла, и улицу пронзили яркие фары.

— Сюда,— замахал Жунид руками.

«Газик» затормозил возле них. Вышел Арсен.

— Что случилось, Жунид Халидович? — Сугуров бросил встревоженный взгляд на Шукаева.— Вы не ранены? Прости­те... Здравствуйте, Зулета Хасановна!

— Здравствуй, Арсен.

— Это Будулаев,— сказал Жунид.— Забирай его в сан­часть. Пусть его перевяжут и положат в изолятор. Как сле­дует охранять. Допрос — утром...— он посмотрел,на часы.— Собственно, это уже будет часа через три.

— Он стрелял в вас? — подойдя ближе к цыгану, кото­рый теперь полулежал, опираясь плечом о забор.— Мне поз­вонил какой-то человек...

— Если бы он умел делать это лучше, Зулеты Хасановны не было бы сегодня с нами,— с ненавистью глядя на Парамона, ответил Шукаев и осторожно достал из кармана обернутый носовым платком пистолет.— На, возьми. Пере­дай в экспертизу немедленно. Действуй.

Будулаева они втроем посадили в машину, помогал ус­певший вернуться железнодорожник.

— Я тебя провожу еще раз,— просительно сказал Жу­нид, когда увезли Будулаева.— И вообще... Я до утра побу­ду возле твоей квартиры. Может быть, он был не один. Я не могу допустить, чтобы...

— Ничего подобного,— беря его под руку, очень тихо сказала она.— Ты пойдешь со мной и выпьешь свой чай..

Жунид молчал. Он прижимал к себе ее теплую руку, а мысли его беспорядочно прыгали, и он даже не знал, огор­чаться ему или радоваться, что так случилось.

Они шли медленно, он чувствовал ее дыхание, з.нал, что она тоже взволнована, но не знал точно, чему приписать это — неожиданному покушению, или тому, что он так от­чаянно, повинуясь неодолимому искушению, поцеловал ее. Он вспомнил сейчас, что она не сделала ни рассерженных глаз, ни протестующего жеста, она (или ему показалось?) облег­ченно и благодарно вздохнула и услала его.

До самых дверей ее квартиры они больше не сказали друг Другу ни слова. Зулета открыла дверь. Он вошел следом.

— Садись... я сейчас разогрею чай.

Он повиновался, увидел свою фуражку, лежавшую на тумбочке под зеркалом, и подумал, что у него есть путь к отступлению: еще не поздно сказать, что он вернулся толь­ко за фуражкой и сейчас уйдет, потому что уже больше двух часов ночи, и он лучше побудет в подъезде на всякий слу­чай, если все-таки стреляли в нее и Будулаев был не один.

Но он остался.

Разливая чай, Зулета снова стала хозяйкой положения, во всяком случае, ему показалось, что она совершенно спо­койна.

— Попробуй моего варенья,— сказала она, пододвигая к нему розетку.— Заурчик его очень любит...

Если бы он получше знал женщин и был немного более самонадеян, он сразу понял бы, что Заур, спящий в своей кроватке, для нее сейчас — якорь спасения от себя самой, от него, ее бывшего мужа, близость которого лишала ее ду­шевного равновесия и уверенности в себе, потому что она больше всего на свете хотела вернуть его, но не на день, не на два, а на всю жизнь. И скажи ей кто-нибудь сейчас, что их отношения могут вылиться в обычную банальную cbhjl, она бы с гневом отвергла такую возможность, как бы ни был он ей дорог.

Но Жунид не был ни сердцеедом, ни самовлюбленным павлином, уверенным в собственной неотразимости. Он ни­чего не понял и хмуро прихлебывал чай.

Пока он его выпил, он сто раз призывал себя встать, попрощаться и уйти, но не уходил и все больше мрачнел.

Они оба не вспоминали и не заговаривали о том, что ~олько что произошло, потому что не это было главным и важным. Обменивались ничего не значащими фразами и снова замолкали.

Не допив, Зулета порывисто встала и ушла на кухню. Выждав некоторое время, он надел фуражку и поплелся за ней. Теперь он твердо знал, что уходит. Проходя мимо кух­ни, хотел сказать: «до свиданья», но, увидев ее, замер в две­рях.

Зулета сидела на табуретке, уронив голову на кухонный столик и беззвучно плакала.

— Зули! — он бросился к ней.

Она не удивилась, не стала прятать залитого слезами лица.

— Скажи... только правду: зачем ты поцеловал меня? Просто так?