Сергей Семенов - Степь ковыльная

Денисов пригладил русый чуб, сказал негромко:

— Заприметил вас, Анатолий Михайлович, сегодня, когда вы по лагерю разъезжали, да без коня я был, пеший. Рванулся за вами, а вы шпоры дали и стрелой дальше. Вызнал у Селезнева, вестового, где вы находитесь — и к вам. Как живете-здравствуете? Как Ирина Петровна?

— У меня все благополучно, Павел Иванович, жаловаться не приходится. Ирина моя здравствует. Завидую несколько вам, ведь у вас уже сынишка есть.

Павел скупо улыбнулся:

— Не только сын, но и дочка родилась в начале войны; я и не видел ее. Сына Тихоном назвали, в честь дедушки. Пять лет ему уже. Тихон Карпович души в нем не чает, так и не отходит от него. А дочь Меланьей нарекли, в честь Меланьи Карповны. Полюбила она крепко нашу дочурку и теперь к нам, в станицу, насовсем переселилась.

— Что же не писали вы мне последние годы? — упрекнул Позднеев.

— И виноват и не виноват… Полк наш все время с места на место перебрасывали. Трудно было надеяться получить ответное от вас письмо. К тому же полагал я: возможно, и вы здесь где-нибудь воюете. А что Таня Ирине Петровне не писала, так очень не вините ее: с детишками, видно, захлопоталась..

— Ну как, много читаете по-прежнему?

— В первые годы после расставанья с вами прочитал немало, а на войне-то, сами ведаете… Вот только некоторые статьи Новикова и Радищева с собой в поход взял. Читаю и перечитываю их неустанно. Да не только сам, но кое-кому из дружков своих давал. Вольнодумцем в полку слыву, потому и обходят меня при награждениях. Лишь чин хорунжего получил. Наш полковник Сысоев недолюбливает меня, да и понятно… Сверх того, родня он Иловайскому, а тот крепкую обиду затаил на меня из-за Тани…

— Вы упомянули Радищева. А вам известно, что написал он «Путешествие из Петербурга в Москву»?

— Нет, не слыхал, — с сожалением ответил Павел.

— Я знаком с ним…

И Анатолий коротко рассказал о своей встрече с Радищевым и о содержании «Путешествия из Петербурга в Москву».

— Печальна судьба Радищева. В конце июня девяностого года он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Двадцать четвертого июля уголовным присутствием судебной палаты приговорен к смертной казни через отсечение головы. Потом дела его слушалось в Сенате и Государственном совете. Они подтвердили смертный приговор, и лишь четвертого сентября указом Государственному совету «всемилостивейше» повелено было ввиду празднования мира со Швецией смертную казнь Радищеву заменить ссылкой в Сибирь, в Илимский острог, «на десятилетнее безысходное пребывание».

Павел слушал затаив дыхание.

— Вот это человек! Вот кто понял то, что как хлеб и вода надобно народу. Отмена рабства — сейчас наиглавное… И как прозорливо сказал он: «Примера не будет, чтобы царь упустил что-либо из своей власти». К тому воспомянул я об этом, что многие, ох, очень многие тщетные надежды возлагают на справедливого царя: вот, мол, воссядет на престол праведный царь, и тогда, дескать, простой люд будет дышать полной грудью. Несбыточны сии мечтания, как вы полагаете?

Позднеев ответил твердо:

— Да, несбыточные. Один тиран сменяет другого. Ежели Екатерина помрет, при Павле, все так мыслят, нисколько не лучше народу станет. Свобода завоевывается в бою… только кровью.

Румянец заиграл на смуглых щеках Денисова. Он вскочил и, крепко пожав руку Анатолию, сказал:

— И я так мыслю. — Потом добавил тихо, взволнованно: — Поведаю вам тайну великую… даже Сергуньке, другу своему, о том не сказывал. Будучи в крепости Димитрия Ростовского, куда трижды меня вызывали для допроса по делу Монбрюна и Лоскутова, свел я там знакомство через двоюродного дядю своего, урядника Правоторова, с Дементием Ивановым, братом Емельяна Пугачева. Ох и разумный же, крепкий он, как кремень! Правда, о многом недоговаривает — скуп на слова! Но верю, я; ежели опять вскипит волна возмущения, то и у нас на Дону найдутся вожаки.

Анатолий глубоко задумался, потом решительно сказал:

— Нет! Если вспыхнет новая крестьянская война, опять ее задушат. Напрасно будут пролиты реки крови. А если б даже, предположим, победило возмущение крестьянское, то кто же Россией править-то будет? Разве простой народ сможет власть удержать? Никогда. А значит, воцарится полное безвластие, развалится по клочкам все государство, опять «смутное время» на Руси настанет… Единственный путь — тайный союз людей просвещенных, блага народа желающих, таких, как Радищев, Новиков и им подобные. Опора их — лучшая часть офицерства российского, способная повести за собой войска.

— Никак не согласен я с вами, Анатолий Михайлович, — страстно сказал Павел. — Тайный союз, стало быть, заговор? Но в союз всегда могут втереться предатели и болтуны. Да и каковы цели того союза и сколь многих может привлечь он к себе? Насчет безвластия говорите вы. Да, оно весьма опасно. Но умен народ наш, поймет: без государства, без твердой власти нам не прогнить — иначе отовсюду, из всех стран, протянутся к нам лапы загребущие.

Наступило молчание. Позднеев, бросив в печку последнюю охапку хвороста, сказал задумчиво:

— Есть и еще один, третий, путь… тот, по которому пошли сейчас французы. Но нам по дорожке этой пока идти не приходится — нет у нас такого крепкого «третьего сословия», как во Франции.

— А что там происходит, Анатолий Михайлович? Расскажите! До нас долетают лишь скудные слухи, в коих разобраться трудно. И что за Бастилия, кою в прошлом году взяли возмутившиеся французы? Ведь вы же иностранные газеты выписывали, вам все, наверное, ведомо.

С жадным вниманием слушал Павел рассказ Позднеева о событиях во Франции. Потом сказал:

— Большие дела творятся там, чем-то кончится… Но у меня не идут из головы наши дела, российские. Хотя мнится, что все у нас ледяным холодом крепко сковано, все же, когда ни на есть, и у нас взойдет красное солнышко… Да, злая участь постигла Радищева! — И, кинув проницательный взгляд на Позднеева, спросил: — Нет ли у вас с собой того «Путешествия»? Надо ли уверять вас, что скорей все пытки выдержу и жизни лишусь, чем кому-либо поведаю, что от вас получил ту книгу?

Лицо Позднеева стало очень серьезным, он задумался. Наконец сказал:

— Хорошо, я дам вам ее, хотя не столько за себя, сколько за вас опасаюсь, как бы чтение не принесло вам гибели. Дайте мне слово, что, прочитав «Путешествие» и переписав для себя тайнописью наиболее примечательные места, вы тотчас же книгу сожжете.

— Даю вам нерушимое слово, — твердо сказал Павел.

Позднеев открыл кожаный чемодан, достал книгу, тщательно завернул ее в «Санкт-Петербургские ведомости» и передал Денисову.

— Вот вам. Весьма опасное это дело, но словно бы долг свой перед Александром Николаевичем выполняю: должны же знать люди славные мысли его, за исповедание коих он такие муки принял.