Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

— Но дайте им хоть отсрочку, Я сам в Алушту поеду, в горком пойду, уговорю…

— Какая отсрочка, что вы, Петр Иванович! Как маленький ребенок. Или вам директорское кресло надоело?

Тася подхватилась и побежала искать Уланова. А директор сам поднялся, чтобы пройти в соседний кабинет спросить главного агронома, и на свое счастье столкнулся с ним на пороге. Павел Александрович шел к нему.

— Тут такое дело, Пал Саныч, — с места в карьер начал директор, — паршивое дело. Я к тебе, как к парторгу обращаюсь. Помоги убедить товарища.

Круглолицый товарищ замотал головой.

— Да что меня убеждать, при чем здесь я, странные вы люди, ей-богу.

— А в чем дело? — поинтересовался главный агроном, он же парторг.

И ему рассказали, в чем дело. Круглолицый товарищ гладко рокотал баском, и все время упирал на постановление. Петр Иванович говорил раздраженно.

Пал Саныч скрестил по привычке руки на животе и покрутил большими пальцами.

— Да-а, дела, — откинул голову, внимательно посмотрел в строгие глаза круглолицего, — надо ехать в Алушту, воевать в горкоме. Отпустить запросто хорошего работника мы не можем. Кто у меня с лимонами так, как он, будет возиться, а?

Но уполномоченный товарищ только пожал плечами, чем вызвал великий гнев Пал Саныча. Он повысил голос и заявил, что прежде, чем объявлять Уланову эту «весьма приятную новость», следует все же поговорить с первым секретарем горкома. На что круглолицый товарищ резонно возразил и спросил насмешливо, уж не хотят ли парторг с директором оспорить постановление вышестоящих органов. Директор с парторгом сказали, что постановление вышестоящих органов они оспаривать не собираются, это не в их правилах, но попытаться похлопотать, чтобы для хорошего человека сделали исключение, они оба просто обязаны.

Круглолицый развел руками и сказал, что попытаться они, конечно, могут, это их право, но и он тоже обязан довести до сведения Уланова С. Н. данное постановление, а дальше пусть делают, что хотят. Дело должно разрешиться в двадцать четыре часа, и никакие проволочки без официального разрешения не помогут.

Тут грозивший снова разгореться спор прекратился, в кабинет постучал и вошел Сергей Николаевич. Он поздоровался с присутствующими, ему предложили сесть. Он сел и почувствовал странную напряженность в голосе Петра Ивановича, увидел его бегающие глаза.

— Тут вот какое дело, — промямлил он, — приехал товарищ… вот… Он все объяснит.

— Объяснение будет недолгим, — всем корпусом повернулся к Сергею Николаевичу незнакомец, — вам, товарищ Уланов и вашей семье надлежит выехать из Крыма в двадцать четыре часа.

Сергей Николаевич, как ни странно, ничего не почувствовал, лишь откинулся на спинку стула и сдвинул брови.

— Ко мне есть претензии?

— Лично к вам у нас нет никаких претензий, но есть постановление, я попрошу вас с ним ознакомиться.

И он ловко придвинул к Сергею Николаевичу лист бумаги, лежавший до этого перед директором.

Сергей Николаевич поднял бровь, посмотрел долгим взглядом на незнакомца и взял со стола бумажку с печатями и подписями.

Он толком не разобрал, от кого именно исходило указание. Он понял, лишь главное. Лицам, имевшим неосторожность некогда проживать за границей, отныне и навсегда запрещалось находиться на территории Крыма.

— Почему? — вернул незнакомцу бумажку Сергей Николаевич.

— Граница рядом, — коротко пояснил тот.

Сергей Николаевич стиснул зубы, чтобы не проявить малодушия перед незнакомцем, проглотил ком в горле, разжал губы и ровным голосом спросил:

— Куда я должен ехать?

— А это ваше личное дело. Куда хотите, туда и поезжайте. Только должен предупредить, что в областных и республиканских центрах вас не пропишут. И чтобы через сутки…

— Нет, постойте, — вмешался Петр Иванович, — дайте ему хоть три дня. Собраться, вещи уложить, нельзя же так.

Незнакомец поднял испытующий взгляд на Сергея Николаевича, прищурился.

— Хорошо, — сказал, наконец, — три дня могу дать. Но не больше.

Вслед за этими словами он поднялся со стула, протянул руку директору, главному агроному, кивнул Сергею Николаевичу, сдернул со стола роковую бумажку, сунул ее на ходу в портфель, защелкнул его уже у самого порога и степенно, с чувством исполненного долга, вышел за дверь. А, может, как знать, не хотел показать виду, что ему не очень приятно сообщать подобные известия людям.

Петр Иванович вскочил и забегал по кабинету. Сделал три ходки туда и обратно, остановился перед Сергеем Николаевичем.

— Ах ты, мать вашу… — на одном дыхании выдал он кудреватым слогом.

— Не надо, — остановил его Сергей Николаевич, — я понимаю. Ничего не попишешь. Надо, значит надо.

Пал Саныч опустил голову, внимательно изучил сложенные на животе руки, потом встрепенулся и быстро глянул на директора.

— У тебя, Петр Иванович, машина свободна?

И получив положительный ответ, сказал, что он сам, лично, ни минуты не мешкая, отправится в Алушту и попробует все утрясти. Он велел Сергею Николаевичу идти работать и пока ничего не говорить жене.

Он уехал, а Сергей Николаевич поплелся на свою плантацию окапывать саженцы, готовить их к первой зимовке.

Он не верил, что из паломничества главного агронома будет какой-нибудь толк. Ему приятно было, что эти двое, руководители совхоза, приняли в нем такое участие, и даже решили похлопотать, не считаясь со временем и даже с возможными неприятностями.

Павел Александрович вернулся из Алушты поздно вечером. В горкоме ему пришлось долго ждать, пока освободится первый секретарь, потом они, никуда не торопясь, беседовали о насущных делах совхоза. И только в конце, когда потемнело за окнами кабинета небо, Павел Александрович осмелился заикнуться о главном, что привело его сегодня сюда, в этот кабинет с портретом Сталина над головой сидящего за широким, полированного дерева столом первого секретаря.

В народе шел о нем разговор, будто мужик он спокойный, свойский и справедливый. Сам Павел Александрович встречался с секретарем уже не первый раз, и тоже остался при хорошем мнении. Но сегодня он получил разнос, и ушел из кабинета битый.

— Ты что, — гремел первый секретарь горкома, — забыл, в какое время живем? Мало ли, что человек хороший! Сказано всех, значит всех! И пусть скажет спасибо, что отсрочку дали! И чтобы духу его здесь через три дня не было! Ты понял меня? Ты понял, Павел Александрович? А то, смотри! Распустились, понимаешь, исключение им делай. Нет, уж, без всяких исключений будете подчиняться постановлениям. Как все!

Побитый и огорченный, Павел Александрович, несмотря на позднее время, поднялся к Улановым на электростанцию.

Наталья Александровна уже все знала. Заплаканная, она сидела здесь же, на краешке стула, и в разговоре не участвовала. Иногда, сквозь слезы бросала взгляд на море, но луна в эти дни была в ущербе, никакой серебряной дорожки там не было.