Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

«Как странно, — думал Сергей, идя в лагерь. — Ефимычу от души помог, и его в воровстве подозревать начали. А новый на вид, как угодник, да тайком от хозяина опадыши продает…»

Начались классные занятия, Сергей ждал дяденькиного приезда к своему рождению — сколько лет уже не видались. Но вместо того пришло письмо с вестью, что Семен Степанович вновь определился в службу — городничим в Великие Луки. Там упразднили крепость и власть коменданта заменили обыкновенным гражданским управлением.

— Не могут без дела сидеть, — сказал Филя. — Усадьба обстроена, хозяйство само идет, мужики в силу вошли — что там зимой делать? А оно удобно — тридцать верст всего, вотчина из-под глаз не уходит, и барыня, простите, сударь, не насвоевольничают: чуть что — мужики к дяденьке…

Сергей расспросил Криштафовича, отец которого был городничим, о службе этих чиновников.

— Охотников на те места тьма, — сказал Андрей. — В Военной коллегии, отец сказывал, пороги обивают, увечья выказывают, потому та должность заслуженным офицерам по закону назначена. А заполучил ее, то и стал в уездном городе разом всей властью — ты и суд, и полиция, военный постой распредели и рекрутов сдай. Зато почет велик: первым в соборе к кресту подходишь и взятки сами в руку лезут. Однако есть и такие, как отец мой. «Не положу страму на фамилию», — говорит. Ну и живут с матушкой с хлеба на квас…

Когда передал услышанное Филе, тот заметил:

— В аккурат место по Семену Степановичу. Они порядок везде наведут. Только навряд стали сами о себе хлопотать. Не иначе, как Алексей Иванович во Пскове начальству их отрекомендовал.

Как-то утром в начале октября Сергею особенно захотелось есть — не почувствовал сытости от казенной булки. Опередив капральство, шедшее в класс, побежал к воротам — там обычно сидели торговки с пирогами. На этот раз никого под воротами не было. Дневальный отошел, калитка полуоткрыта. Думая, нет ли демиургов за воротами, Сергей выглянул на улицу. И в этот момент его чуть не сбил с ног пробегавший мимо Властос. После лета они еще не виделись.

— Ты откуда такую рань? — спросил Непейцын.

— С реки. Помнишь, обещался до холодов купаться. Только не здесь, у начальства под носом, а за рощей на Петровском.

— Не врешь?

— Честное слово. И не кашляю, не чихаю. Ну, прощай. Надо бы повидаться, мы расскажем, как у генерала жили…

«Молодец Егор! — думал Сергей в классе. — А мне стыдно, право. Сговорился и забыл, будто нахвастал. Завтра же докажу, что могу в холод купаться».

Назавтра сбежать на Неву не удалось — дежурный офицер торчал при роте с подъема до классов. Но на третий день Непейцын вскочил проворнее обычного, сказал Апрелеву, будто сходит в швальню. Чтоб не задержали в воротах, пролез в дыру забора за сараями. На Петровском острове на дорожке к Неве все стало мокро, голо, на земле — бурые скользкие листья. Вот и плот, с которого, наверно, Егор купается.

Оглянул серую реку, тот берег, под которым причалены финские лайбы, баржи. Торопливо скинул чулки вместе с башмаками, одежду, белье и махом в воду. Ох, как обожгло разгоряченное тело, даже дух перехватило! Да, тут надо спартанскую выдержку! Вперед, еще несколько аршин… А теперь скорей обратно. Кажись, едва доплыл, такая холодина! Вот железное кольцо, за которое удобно схватиться. Скорей, скорей одеваться! Ветер так и прохватывает, не знаешь, куда отворачиваться…

— Кали мера! — Егор сзади, уже на плоту. — Холодная вода?

Неужто видел, как недалеко плавал? Нет, говорит без насмешки.

— Ничего, терпеть можно, — ответил Сергей. А у самого едва рот разжимается — так трясет всего.

— Я вчера едва стерпел. Последние разы купаюсь, только до ровной даты, до пятнадцатого дотянуть, — рассказывал, расстегиваясь, Властос.

Под его спокойным взглядом Непейцын старался сдержать дрожь и торопливость движений. А Егор, раздевшись, подвернул вверх косу, подвязал шнурочком через лоб. Ловко придумал — у Сергея-то коса вся мокрая. Присел, схватился за кольцо и, чтобы не замочить голову, мягко скользнул в воду.

Ох и плавает! Что ни махнет рукой, то полспины выскочит, капли с ладоней гроздьями. Ждать его или бежать в корпус? Камзол скорей надеть, от сукна сразу теплее…

Непейцын отвернулся от реки, от ветра, застегиваясь. «Сейчас — кафтан, и согреюсь окончательно».

— Сергей! — хриплый крик сзади.

Обернулся. Саженях в пяти Егор не плывет, а бьется — брызги летят. И вдруг пропал. Шутка? Нет, греки с водой не шутят… Вынырнул, плеснул руками.

— Помоги! — и опять скрылся.

Непейцын рванул борт камзола, горохом посыпались на плот пуговицы. Скинул штаны, рубаху, чулки — бултых! Ох, скорей, скорей! На боку, на боку… Не ошибиться бы направлением… Станет хватать за руку — в зубы его, как учили морские дядьки, да за волосы, и рот чтоб над водой… Сбоку плеснуло. Он! Лицо зеленое, глаза выкатились…

— Охвати сзади шею! Руки не тронь!

Слушает команду Егор, хоть глаза безумные, белые какие-то. И рукой гребет. Но как же тяжело его тащить… Вон еще плот-то где…

— Помогите! — Это Властос закричал.

А Сергей гребет рукой. Толкает воду ногами, отворачивает рот от воды, а она так и лезет туда, в ноздри. Ох, не доплыть…

Громко хлюпают бревна под чьими-то прыжками, кто-то вертится там, рвет с себя одежду. Подмога! Бросился, плывет навстречу…

— Держитесь, дети!

Мелькнуло длинноносое лицо, ровные букли над ушами. Рядом. Перехватил Егора. Но и на себя сил нет… Еще, еще, еще. Только бы до кольца. А те уже вылезают… Вот оно, кольцо, наконец, но на плот не подняться. Сердце как молоток, в ушах шумит. Кто-то хватает под мышку, рука как железная. Да это мосье Шалье! Здоровый, жилистый, волосатый, весь красный, а нос лиловый. Присел над лежащим навзничь Егором, вертит ему голову, приподнимает плечи, а теперь сгибает ногу, бьет по икре ладонью. Судорога, значит! А Егор охает, всхлипывает, плюет, откашливается…

— Скорее одеваться! Объяснения и благодарности после!.. — командует француз и, сделав смешное антраша, хватается за свою одежду. — Oh, mon Dieu! [9] Ох, боже мой! (франц.). Как я разорвал батистовую рубаху!

Егор поднимается, топает ногами, тоже берется за белье. Сергей делает над собой усилие — надо скорее покрыть стынущее на ветру тело. Руки не слушаются, сердце колотится, во рту мерзкий вкус речной воды.

— Plus vite, plus vite! [10] Скорее, скорее! (франц.). — торопит Шалье.

Через несколько минут, кое-как одетые, полузастегнутые, они бредут между деревьев.

— Courrons, vite! Le course Marathon! [11] Бегом, живо! Марафонский бег! (франц.). — кричит француз.

— Я не могу! — говорит Властос. Лицо у него как у покойника. Вот схватился за ствол дерева, и его стошнило водой.