Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Но Верещагин не докончил. Потянувшись за очередным пряником, Сергей зацепил обшлагом кафтана ложку, торчавшую из чашки. Чашка покачнулась, и, хотя Непейцын поспел подхватить ее, половина шоколада выплеснулась на блюдце, скатерть и более всего на его камзол. В ужасе смотрел он на результат своей неловкости и, как рассказал потом Криштафович, побагровел в цвет кафтана.

— Ничего, ничего, — говорила Мария Коидратьевна. — Сонюшка, дай скорей салфетку подстелить.

— Простите, — выдавил едва слышно Сергей.

— Да полно, не велика беда, — поддержал жену подполковник. — Но камзол скорее замыть надобно.

Соня приподняла чашку, тарелку, подсунула чистую салфетку и собралась их вновь наполнить, но Верещагин остановил ее:

— Допрежь отведи гостя в кухню, пусть Глаша пятно сведет.

— Пойдемте, господин кадет, — сказала девочка.

Комната, в которую за нею вошел Сергей, освещалась только из дверей залы, и он тотчас наткнулся на какой-то столик.

— Экий неловкий! — сказала с укором Соня и решительно взяла его за руку. — Сейчас дойдем… — Горячая маленькая рука твердо вела Сергея в темноте. Но вдруг девочка остановилась и прошептала: — Слышите, как Маркелыч играет?

Где-то совсем близко высокий фальцет, подражая скрипке, неторопливо выводил под аккомпанемент гитары грустную мелодию.

— Верно, хорошо? — спросила Соня.

— Очень, — шепотом согласился Непейцын, которому мотив казался прекраснее всего раньше слышанного. — Где он так выучился?

— У итальянца… Тс-с… Мое самое любимое место…

Да, это было прекрасно. Сергей замер, зажмурил глаза и разом почувствовал комок в горле… Слабенький, хрипловатый, но до чего же верный голос у старика!

— Идемте, — сказала Соня, когда музыка смолкла.

Они стояли у двери, за которой открылась кухня. У стола, на котором горела сальная свеча, подперши голову рукой, сидела женщина, видно стряпуха, напротив нее — Маркелыч с гитарой.

— Есть у тебя кипяток, Глаша? — спросила девочка.

— Чтоб кипом кипел, такого нет, барышня. А на что?

— Пятно господину кадету замыть дяденька велел.

— Сыми нагар, Петр Маркелыч. Ахти, сударь, как изгваздался! — закудахтала стряпуха. — Ну, скидайся, батюшка. На человеке способно ли замывать? Иди, Сонюшка, барышне негоже глядеть, как мы ихнее благородье отмоем. Насыпь, Маркелыч, уголье в утюг, вон на полке стоит…

Через пять минут Сергей сидел на лавке и смотрел, как стряпуха, намылив пятно, терла его в горячей воде. А когда Маркелыч, раздув духовой утюг, тоже подошел к столу, Непейцын попросил его:

— Сыграй, пожалуйста, почтенный, что давеча играл, как мы сюда входили.

— Понравилось вам?.. То ли? — Маркелыч прокашлялся, заиграл и запел тот же сладостно щемящий душу мотив.

Сергей кивнул головой и замер, слушая.

— Оно из оперы господина Глюка «Орфей». Ария «Потерял я Евридику…» — пояснил музыкант, закончив, и внимательно, долго посмотрел в лицо Сергея. — Хорошо?

— Очень… Прекрасно! — мог только сказать Непейцын.

— Пожалуй, сударь, вздень, — предложила стряпуха, кончившая гладить. — Сыровато околь пуговок, так там утюгом не подлезть… А вот и барышня.

Когда проходили через темную комнату, то не держались за руки, потому что впереди была освещенная дверь залы. Сели на прежние места. Перед Непейцыным оказалась налитая до краев чашка и полная печеньем тарелка. Соня сказала:

— Господину кадету очень понравилась Маркелычева игра.

— Да, искусный музыкант, — согласился Верещагин. — А знаете, кадеты, как он мне достался? За уроки. Учил я прошлый год одного княжеского сынка. К весне шестьдесят пять рублей долгу накопилось, но тут перестали вдруг за мной карету присылать, и узнаю, что его сиятельство в одночасье помре, а супруга с детьми сбирается отъехать на житье в Москву. Написал княгине — так, мол, и так. И вдруг является сей Маркелыч. За плечами гитара и скрипка, а в руках узелок с бельем и нот связка. «Я от княгини», — и подает конверт. Пишет барыня, что с наличными деньгами затрудняется и предлагает в уплату подателя письма. «Что же делать умеешь?» — спрашиваю. «Всякую услугу по дому: за столом служить, паркет натереть, белье любое гладить и плоить, табак тереть, ваксу варить, собакам хвосты и уши резать, за певчими птицами ходить, силуэты из бумаги выстригать». Еще чего-то насказал, и в конце: «На всех клавишных, струнных и духовых инструментах играть и той игре обучать, почему на хороший оброк могу отойтить». А глаза умные, прямо смотрит. Ну, думаю, надо все-таки поэкзаменовать. Спрашиваю первое, что в голову зашло: «Как ваксу варить?» Отвечает без запинки: «Возьму по стольку-то сажи, воску, сахару — все в золотниках обозначил — и, смешав так-то и так-то…» Вижу, знает. И удивляюсь: «Отчего ж тебя отдают?» Потупился: «Запиваю я-с…» — «Э, плохо! А у меня будешь?» Молчит. Отвел я его в горенку, что около прихожей пустовала. «Как, говорит, мне отдельный покоец? И кровать?» Там кроватенка плохая стояла. «Да, отвечаю, и обязанность твоя — учить племянницу мою на клавесинах». Ну, весь расцвел. «Так я, может, и не буду у вас того…» Оказалось, что у князя он с лакеями жил и от них много горя принял, раз сам грубого слова сказать не умеет…

— Он еще и грамотный, что-то пишет, — сказал Сергей.

— Ноты переписывать берет и оброк мне платит…

— Где же всему научился? — спросил Криштафович.

— Музыке его князь отдавал учить придворному капельмейстеру Арайе, а остальное между делом сам кой-где подхватил. Бывают такие: все, что увидел, вскорости и сам сумел — золотые руки. У нас с Софьей решено — он ей в приданое пойдет. Ну, неси-ка, будущая барыня, свои бирюльки, сыграем разок-другой.

Таких бирюлек Сергей никогда не видел. Костяные полированные маленькие предметы — каждый рассматривай да радуйся — Верещагин высыпал из ящичка на стол и сделал из них горку. Потом роздал всем проволочные крючки на длинных ручках.

— Ну, коза, начинай.

Соня, почти легши щекой на стол, внимательно осмотрела горку. Ловко и быстро оттащила снизу грабельки, потом откатила с другой стороны ведерко. Перевела дух и зацепила лейку. Но тут сверху свалился топорик, за ним прыгнул багер.

— Стой! — закричал подполковник. — Теперь ты, Непейцын!

Через час кадеты откланялись.

— А что было, пока мне пятно замывали? — спросил на дворе Сергей. — Не бранили медведем или еще как?

— Нисколько. Насыпали мне тарелку всего да спрашивали про братьев наших. Потом Соня прибежала и говорит: «Дайте ж ему поесть» — мне-то… И у тебя, Славянин, сестры нету?

— Нет. А что?

— Так. Девчонка, видать, душевная. Я чуть пряником не подавился, ее смех забрал, а тетке не сказала, чего смеется.