Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Походив по комнате. Непейцын отправится на двор. Тихон крутил ворот колодца, наполняя ведра для поливки сада.

— Ты, ваше благородие, попервости потерпи, — сказал инвалид. — Будет она с непривычки тосковать да зудеть, а ты все равно ковыляй. И другую заставить надо за полуторых служить, вроде коренника в упряжке. А деревяга, ровно пристяжная — для красы.

Красоты в деревяшке Сергей не видел, но в остальном Тихон был прав. Стенки чашки плотно охватывали обрубок с боков, и сделанные здесь за день вмятины мучительно ныли и горели.

И все-таки деревяшка была куда удобней костылей. Только ею нужно было полностью овладеть — ведь так предстояло передвигаться всю жизнь. А поэтому Сергей каждое утро отправлялся на прогулку и после нее, чертыхаясь, растирал натруженный обрубок, мечтая, что вот-вот придет из главной квартиры аттестат, они тронутся на север и в дальней дороге он даст себе полный отдых.

В конце июня усадьба Леонтовича ожила. По Днепру приплыла баржа, груженная домашним скарбом. На ней же приехали дворовые люди. С помощью солдат на казенных подводах во двор возили множество сундуков, фортепьяно в тесовой клетке, медные кастрюли, золоченые карнизы для драпировок, картонки и ящики вперемежку с хомутами, корытами, пяльцами и крашенными «под слоновую кость», горками для безделушек. Только к ночи внесли все в барский дом или в людскую.

А на следующее утро Сергей услышал повелительный женский голос и, подковыляв к окошку, увидел посередь двора экипаж, отмываемый кучерами от дорожной грязи. Это был ярко-желтый дормез со сверкавшими позолотой и лазурью гербами на дверцах.

«Наверно, солдаты-каретники такое чудище изготовили, — подумал Непейцын. — А голос у барыни как у хорошего ротного».

Дормез скоро закатили в сарай, а контральто подполковницы, непрерывно приказывавшей или распекавшей, весь день слышалось не только на дворе, но, наверно, по всей Греческой слободке.

Наружность госпожи Леонтович подходила к голосу. Крупная, полная дама в домашнем шлафоре и чепце напомнила Сергею генерала Мелиссино густыми бровями и толстым носом. На мужа и дочку она покрикивала по-французски, а с прислугой не чуждалась родного языка. «Кобыла! Болван!» — слышалось так же часто, как звонкие оплеухи.

Подполковник сказал правду, что его дворовые чулки впрок не вяжут. Было их шестеро мужчин: кучера, лакеи, повар и садовник да столько же женщин: горничных, прачек, судомоек, и все с утра до ночи кружились по своим обязанностям. Если же барыне казалось, что кто-то бездельничает, следовал подзатыльник.

Все это было не ново Сергею, матушка обращалась с дворовыми так же, хоть и была не столь деятельна. Но наблюдения не располагали к будущему знакомству.

— Может, съехать под тем предлогом, что как инвалид квартиру потише ищу? — сказал Непейцын Филе.

Но услышал в ответ:

— Полноте, сударь. На какой квартире того нету? Где господа, там ругань и тычки. Как Семен Степанович — один на тысячу аль еще реже. Может, к грекам проситься? Так они, сказывают не любят нашего брата пущать, как ихние женщины в затворе живут. И конюшен не строят, народ более морской… Насчет же здешней барыни ихние люди говорят, что хоть на руку быстра, да зато и вся тут расправа, а чтоб драть — то редко.

— Больно кричит и бранится, — сказал Непейцын.

— Эх, Сергей Васильевич, от такого по Руси целой никуда не уйти, не уехать. Так ли еще бранятся? И вскорости поди, бумаги выйдут да поедем восвояси…

Потом Сергей перестал обращать внимание на окрики барыни — то ли привык, то ли их заслонили доносившиеся из дома звуки фортепьяно и девичий голос, певший но-французски. А иногда в окне, выходившем на двор, мелькало свежее личико и круто завитая головка самой музыкантши, которую — он узнал — звали Еленой Петровной.

Недели через две по приезде хозяйки к Сергею зашел подполковник и просил на другой день пожаловать отобедать.

Стесняясь появляться в незнакомом обществе на своей деревяшке, Сергей хоть видел, что с десяток гостей уже приехали, отправился ровно в назначенный час. Обстановка в двух гостиных, через которые проходил, была яркая и нарядная, везде шелка на мебели и занавесях, позолота, горки с безделушками. Пришел вовремя; мужчины выпили водки, закусили у особого столика, и все готовились рассесться за большой стол. Хозяйка, к которой подполковник подвел Сергея, глянув ему на грудь, а не в лицо, скомандовала:

— Подпоручик слева от Леночки!

И он оказался рядом с голубоглазой девушкой, которая с улыбкой сказала, когда уселись:

— Говорят, вы раньше приходили в наш сад… Маман наказала пригласить вас бывать туда и теперь…

Непейцын благодарил и обещал посмотреть, как украсился сад заботами хозяек. Леночка снова ему улыбнулась и повернула голову ко второму соседу. Но через несколько минут вновь обратилась к Сергею и сказала, что у ее папеньки не раз бывали гости с орденами, но пожилые, а такой дважды кавалер, как monsieur Непейцын, конечно, большая редкость. Сергей ответил, что не по заслугам награжден. Леночка хвалила его скромность. Потом расспрашивала про Петербург, про корпус, не забывая потчевать и разговаривать с другим соседом, рассказывала, что в Киеве было очень весело, а что здесь папенька пугает, будто нет общества…

Говорила Леночка без жеманства, улыбалась открыто, и Непейцын с удовольствием смотрел в ее правильное личико, любовался красотой блестящих глаз, точеным носиком с розовыми ноздрями, тонкой шейкой, темно-русыми кудрями без пудры. И она и подполковница были одеты по последней моде — без фижм, в открытые платья из полосатого шелка, собранные сзади на талии, — точь-в-точь как те барыни, которых издали видывал прошлое лето. И обе исправно занимали гостей. Но если дочь весело и негромко щебетала, то матушка гудела на весь стол, оповещая дам о ценах на бархат, сахар и другие товары в Киеве и о том, какие чулки и кружева она купила на французском корабле, пришедшем в Херсон.

Не отставал от жены и подполковник. Будто жуя овечьей губой, он вел главные темы мужской беседы — о производстве в следующие чины, о наградах за окончание постройки Херсонской крепости и более всего о выгоде приобретения земель в новом краю, за Бугом, которые шли сейчас за бесценок. Пожилой офицер в пехотной форме заметил, что надобно их населять мужиками, купленными на вывод в Белоруссии. Там в голодные годы продают душу по пяти рублей. Барин в статском кафтане утверждал, что еще выгоднее разводить овец, шерсть с которых легко продавать на иностранные корабли, которые после падения Очакова уже стали заходить в Херсон и без сомнения будут умножаться с каждым годом.