Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Благосклонность Байсункура-мирзы к Наджмеддину лишила покоя и сна устада Кавама: это он постарался, чтобы до слуха царевича дошла весть о том, будто Наджмеддин Бухари человек вспыльчивый, раздражительный, будто предстательствует он и за пленников и за врагов государства, держит их сторону.

Клевета достигла цели — долгое время царевич косился на зодчего Бухари. Но тут в дело вмешался мавляна Лутфи: он убедил Байсункура в том, что не следует относиться к зодчему с недоверием. Мало того, он преподнёс в дар царевичу собственноручно переписанную книгу «Калила и Димна», почтительно обратив его внимание на главу «О великом визире», и дал совет с особым тщанием прочитать притчу о том, как поссорились Бык и Барс и что из этого вышло. Но Наджмеддин узнал об этом позднее.

Однако гораздо хуже было другое: устад Кавам распространил слух, будто замечательная мысль, к которой пришел зодчий во всеоружии сорокалетнего опыта, после многих проверок и раздумий, принадлежит вовсе не зодчему Наджмеддину. Речь шла о том, чтобы после тщательных предварительных расчетов выбрать наиболее подходящее для постройки место, создать наиболее удачную планировку, так чтобы здание было обращено к солнцу в любое время дня и радовало глаз созерцающего его.

Устад Кавам намекал, что и он-де причастен к этому. Будто чудесное это открытие было издревле известно зодчим всего света. Будто зодчие Самарканда, Бухары, Герата, Хивы давным-давно пришли к этой мысли. Будто еще в эпоху караханидов и греков эта идея главенствовала в зодчестве.

Услышав это из уст устада Кавама, покровитель искусств Байсункур-мирза сразу охладел к замыслам Наджмеддина Бухари. Оказывается, зодчий печется вовсе не о том, чтобы обширный двор, все пространств) вокруг здания, а также худжры — кельи внутри — были

— лишены солнечных лучей. Наоборот, он задумал другое. По его мысли, через ограду, через дверцы худжр должно проникать солнце. Правда, уверяет он, даже в самое жаркое время года — летний месяц саратан — в них будет прохладно. На самом же деле Бухари стремился к тому, чтобы и ранним утром, на рассвете, и ближе к сумеркам здание медресе выглядело сказочно прекрасным, в радостном сиянии солнечных лучей. С помощью точнейших геометрических расчетов при закладке фундамента он добивался того, чтобы здание было обращено но к узким улочкам, а к солнцу, и, лишь строго определив и уточнив пропорциональность, соразмерность и гармоничность крупных зданий, приступал к строительству.

Он считал, что к высокому зданию непременно должен прилегать обширный двор.

Когда Мирза Улугбек взошел на престол и Наджмеддин Бухари прослышал о его намерении строить медресе в своих владениях — в Самарканде и Бухаре, он разослал пространные послания своим друзьям — зодчим, жившим в других городах, призывая их поддержать этот благороднейший почин, а также строить медресе невдалеке от мечети Джаме и минарета Калан, помня при закладке фундамента о его идее «солнечной стороны», которую он справедливо считал плодом своего многолетнего опыта. Связь Наджмеддина с зодчими из других городов, а особенно из его родного города Бухары, была не по душе устаду Қаваму, считавшемуся другом Наджмеддина Бухари без малого сорок лет. Но и это все были лишь цветочки. Вспыльчивость, а порою и излишняя горячность зодчего, его упорство, когда речь шла о качестве и красоте, его горячие споры с мастерами, его нетерпимость к расточительству, к растрачиванию без толку средств, выделенных для работ, — все это в глазах устада Кавама было равносильно чуть ли не бунту, мятежу.

Наджмеддина Бухари угнетала (и устад Кавам отлично знал это) причастность его предков к сарбадарам, и порой ему думалось, что это чувство какой-то подспудной тяжести на душе продлится, пожалуй, до самого судного дня. И стоило ему погорячиться либо сделать, на взгляд устада Кавама, что-то не так, как тот не упускал случая напомнить другу о его прошлом.

Самым великим своим счастьем, самым главным своим богатством зодчий Наджмеддин считал сына и дочь и по праву гордился ими. Особенно же баловал он дочку — красавицу Вадию, которая походила на отца смышленостью, умением быстро и остро ответить на любой вопрос. И хотя из девочки она превратилась в прекрасную девушку, она все еще казалась отцу ребенком.

Часто зодчий думал о родной своей Бухаре, об истории и трагедии этого прекрасного города, которую он услышал от своих дедов и прадедов, о страданиях и бедах, выпавших на долю его жителей.

Ворвавшись в город, Чингисхан проскакал на коло до минарета Калан и замер в изумлении перед сим величественным сооружением, перед вытянувшейся в небо башней. Он долго оставался там, покусывая пальцы и так задрав голову, что даже малахай его свалился на землю. Потом промчался мимо стоявших с опущенными головами старцев и вошел в мечеть Джаме. Тут он схватил за бороду имама мечети и стал осыпать его оскорблениями.

«Мы сдали тебе город, мы склонили перед тобой седые головы лишь для того, чтобы не разрушил ты прекрасные наши здания и не истребил жителей. Ты же оскорбил и осквернил всех и вся. Ты грабитель и захватчик», — изрек имам. И в мгновение ока монголы отрубили ему голову, и вслед за ней слетело еще более сотни голов. Все они были сброшены в колодец во дворе мечети Джаме. Жены и дочери бухарцев были обесчещены, многих монголы увезли с собой. О несчастный, о прекрасный город, сколько же пришлось тебе пережить, перенести! И хотя зодчий Наджмеддин поселился далеко от своего родного города, он помнил до мелочей все медресе, все минареты. Думал он и о руинах Шахри Хайбару Варзанза и Варахша вокруг великого города несравненной красоты, города, вечно испытывающего жажду.

Он тосковал о родной земле.

Возившаяся во дворе Бадия не догадывалась о думах отца. Он глядел на дочь, но мысли его были далеко — в родной Бухаре, он вспоминал дни своей юности.

Вечером того дня Наджмеддин Бухари вернулся домой опечаленный. Бадия решила, что отец устал за день, и поставила ему еду на низенький столик. Зодчий не стал, как обычно, разговаривать с дочерью, не вышел во внешний двор беседовать с учениками о делах, о планах на завтра. Он лег и забылся тревожным сном. Да и вообще он был не похож на себя в последние дни. И дочь и жена зодчего считали; что это либо устад Кавам, либо Ахмад Чалаби портят ему настроение новыми своими кознями. Либо что-нибудь не ладится на строительстве. Разные причины старались отыскать мать и дочь. Одного лишь Низамеддина, казалось, не тревожило состояние отца.

Лишь наутро, во время завтрака, зодчий поведал о трагедии, разыгравшейся в семье одного из бедных поденщиков, работающих на стройке.

Одиннадцатилетняя дочка этого многодетного бедняка гуляла с младшими братишками на берегу анхора [10] Анхор — речка. . Инджиль, расположенного напротив их жилья. Двухлетний ев братишка, играя, упал в воду. Девочка кричала, звала на помощь, но тщетно — вокруг не было никого, и ребенок утонул. Тогда, решив, что ее все равно убьют, она кинулась в воду. Труп двухлетнего ребенка нашли лишь сегодня, а труп девочки так и не обнаружили…