Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Чули-бобо удивленно взглянул на секретаря:

— Что случилось, почему же не приехал господин бек?

— Мы сами произведем расчет, — холодно ответил Камбар-ходжа, переглянувшись с братом бека. — Его высочество занят неотложными делами.

Ходжа-табиб с низко опущенной головой отошел в сторонку.

Зодчий почуял что-то неладное и, помолчав с минуту, взглянул на гордо стоявшего перед ним Камбар-ходжу и вежливо сказал:

— Пожалуйста, начинайте расчет.

Камбар-ходжа присел на камень, вынул из-за пазухи бумагу, расправил ее и начал читать:

— „Зодчий Наджмеддин Бухари работал ровно тридцать два дня; по договоренности за каждый день положено две таньги. Итого шестьдесят четыре таньги“. — Он вынул из мешочка серебряные монеты и отсчитал ровно шестьдесят четыре.

— Уста Абид, — продолжал секретарь, — вам положено тридцать две таньги. Считайте.

— Но ведь господин бек обещал расплачиваться золотыми монетами. А вы расплачиваетесь серебром.

— Я выполняю данный мне приказ. К чему все эти мелочные пререкания? Будьте довольны и этим, — хмуро пробурчал Камбар-ходжа.

Уста Абид удивленно посмотрел вокруг, но, встретив холодные взгляды спутников секретаря, молча взял деньги.

— Уста Худайберган, и вам тридцать две таньги.

Уста Худайберган протянул руку за деньгами.

— Ученикам господина зодчего по десять таньга. Примите их как дар его светлости. Вообще же мы не имеем обыкновения платить ученикам да подмастерьям.

Гаввас, взявший деньги, хотел было бросить их в лицо секретарю, но, заметив строгий взгляд зодчего, отошел в сторону. Зульфикар и Заврак тоже получили по десять таньга.

— Вот и копчено, — заключил Камбар-ходжа. Он поднялся и отряхнул полу халата.

— Что же, — начал зодчий, — мы весьма тронуты щедростью бека! Если бы он нам и этого не дал, мы тоже не были бы в обиде.

— Ничего больше не хотите ему передать?

— Нет.

— Значит, расчет произведен полностью.

Камбар-ходжа вместе с братом бека направился к водоему. Они вошли во внутреннее помещение. Водоем уже наполнился ледяной водой. Пройдясь по кругу, они полюбовались куполом и, осмотрев сооружение, шепотом высказали свой восторг, затем вышли и сели на коней.

— А вы едете? — спросил секретарь у Хаджи-табиба.

Услышав в ответ, что лично он, табиб, прибудет в город к вечеру, когда будет попрохладнее, люди бека умчались.

— Что же произошло? Как это понимать? — спросил удивленный и растерянный уста Абид.

— Я предчувствовал, что так оно и получится, — заметил зодчий.

— Да, нехорошо получилось, — протянул Ходжа-та-биб. — Но когда из Герата дошла весть…

— А мы ведь ничего и не скрывали от бека, — сказал зодчий. — Ведь тогда, во время завтрака, я сообщил ему, что моего сына казнили, что мы высланы из Герата и едем в Бухару. А бек тогда сказал: „Ничего, обойдется“.

Все помолчали.

— Не печальтесь, — сказал Чули-бобо, — мы сами доплатим то, чего недодал бек. Аллах с ним…

— Не расстраивайтесь, — шепнул Харунбек зодчему, — и у меня и у Гавваса есть деньги, как-нибудь уж не пропадем.

Зодчий засмеялся:

— Дорогие мои, да я нисколько и не печалюсь. Водоем мы построили не для бека, а для здешнего трудового люда, для простых чабанов. Он нужен и путникам, и животным, и даже птицам. Мы совершили благое дело, а благие дела не нуждаются в вознаграждении. Я доволен тем, что мы сделали здесь, и ни на кого не жалуюсь.

Уста Абид и уста Худайберган, которые удрученно молчали, явно повеселели после слов зодчего.

— Вот эти деньги поделите между собой, — продолжал зодчий, протягивая им свою долю. — Даю от всей души! Вам должны были заплатить золотыми монетами, но из-за меня и вам не заплатили как следует.

— Нет, зодчий, не надо, мы не возьмем, — сказал уста Абид.

— Возьмите, прошу вас, иначе я обижусь.

Гаввас, Зульфикар и Заврак тоже отдали свою долю уста Абиду и уста Худайбергану.

Чули-бобо вынес новую меховую шубу и набросил ее на плечи зодчего.

— Пусть это будет памятью обо мне, зодчий, — сказал старик. — Сейчас, конечно, в ней жарковато, но зато вы будете довольны в холодные дни. От прострела спасает.

— Благодарю вас, — растроганно произнес зодчий.

В свою очередь сыновья Чули-бобо принесли каракулевые шапки и недели их на головы учеников, а также уста Абида, уста Худайбергана, затем Харунбека, Хасанбека и Хусанбека, Абуталиба и Абуали; Махсуме-бека и Бадие подарили безрукавки из красного бархата на лисьем меху.

Харунбек и ученики до вечера готовили и грузили арбы. И по вечернему холодку, сердечно простившись с чабанами и мастерами из Касана, они отправились в путь. Чули-бобо и табиб проводили зодчего до самого кишлака Ходжа Муборак. Тут они тепло простились, и у всех на глаза навернулись слезы.

Ночью того же дня маленький караван прибыл в Каравулбазар, и путники устроились на ночлег в караван-сарае.

А на следующее утро, сгорая от нетерпения, они покатили в Бухару.

«Хорошо, когда владыки умирают, — часто говаривал зодчий. — От этого, по-моему, народ только выигрывает. Вот Шахрух, слишком долго засиделся он на троне — никому не стало лучше. Ничего он не сделал для государства, созданного его отцом, а лишь безжалостно карал талантливых прославленных людей, которые пришлись ему не по душе. Только и знает пировать да распутничать. Охотно выслушивает наговоры и сплетни, посылает в изгнание честных государственных деятелей, всячески унижает их».

Зодчий, с которым бек поступил просто подло, снова и снова вспоминал все, что произошло. Здесь он ничего и не ожидал за свой труд, ибо с самого начала решил сделать доброе дело для чабанов. Но каков бек? Ни слова благодарности, ни разу даже не приехал сказать «бог в помощь» — вот что угнетало зодчего и острой болью отдавалось в сердце. Как-никак, а человек не камень. Лишь потому, что зодчий считался изгнанником, бек не пожелал даже свидеться с ним. Не зря говорят в народе: «Кого наказывает аллах, того и святой толкает своим посохом». Он невольно подумал сейчас о тех, кто, как и он, скитался по свету. Вот хотя бы великий Фирдоуси. Вместо золота, обещанного ему Махмудом Газневи, ему доставили серебряные монеты. И когда верблюд, груженный этими монетами, входил в одни ворота, из других выносили гроб великого поэта. Мир всегда был таков. Откуда же ждать справедливости? Всегда оскорблялось и унижалось достоинство человека. Но того, что случилось в Герате, этого зодчий никогда не забудет. Да такое и нельзя забыть. Злобные и грязные сплетни о зодчем разгневали Султана Ибрагима, достигли ушей Шахруха. Слова зодчего о том, что «здания строятся для народа», Ахмад Чалаби постарался чуть ли не в тот же день передать царевичу. А как-то на пиру в доме устада Кавама зодчий, обратившись к другу, сказал: «Мусалло — творение устада Кавама — будет украшать Герат до скончания века. Будущие поколения низко поклонятся вам». И эти слова Ахмад Чалаби тоже передал царевичу, а тот — государю.