Алоис Ирасек - Псоглавцы

Но вот шум прекратился. И когда в горницу опять вошел старый Грубый, наклоняя в низких дверях голову, а за ним Сыка и старая Козиниха, лицо в окне быстро исчезло.

Драженовский староста стал собираться домой. Сыка уже в дверях еще раз обернулся к старухе и сказал:

— Так помни, хозяйка, что обещала…

— Я поклялась перед господом богом, люди добрые, — торжественно, с оттенком упрека, ответила Козиниха.

Оба старосты вышли во двор усадьбы. Было темно и тихо. Журавль у старого колодца под липой скрипел и громыхал. Старосты выбрались из усадьбы тайком, как и пришли, но посещение их не осталось незамеченным, хотя они и не подозревали об этом. Когда они вышли за ворота, ветер донес веселые звуки музыки.

— Слышишь, веселятся, — сказал Сыка, надвигая на уши широкополую шляпу. — Это, наверно, на посиделках.

Подойдя к освещенному окну соседнего дома, он заглянул внутрь. Там, в просторной горнице, было весело и шумно.

И действительно, работа кончилась. Мужчины, главным образом парни, кончили перебирать ячмень на семена, девушки оставили свои веретена и кудели. Молодежь пустилась в пляс. Посреди комнаты, сдвинув шапку на затылок, со сбившимися на лоб волосами, стоял Искра Ржегуржек. Он усердно надувал мех своей волынки, ее «душу», и гудел так, что все кругом тряслось и дрожало. Всеми своими движениями он разжигал танцующих. Искра раздувал щеки, уморительно смеялся, прищуривал глаза и то совсем закрывал их, то закатывал к потолку. Он вертелся на месте, приседал, перебирая ногами и притопывая в такт, потом вдруг склонялся то на один, то на другой бок, подпрыгивал на одной ноге и снова начинал притопывать.

Старики смеялись, а молодежь с таким увлечением кружилась под стонущие звуки волынки, что у девушек развевались косы и юбки.

Уездский староста догнал Грубого, который, не обращая внимания на музыку, неторопливо шагал в темноту.

— Вот веселятся-то! Если бы они только знали!.. — сказал Сыка.

— Еще узнают… — серьезно ответил драженовский староста.

Сыка предложил ему переночевать в сельском правлении, ссылаясь на то, что уже поздно и дорога небезопасна в такой темноте. Но тот отказался.

— Чтобы люди проведали, что я тут был? А темноты я не боюсь. Спокойной ночи!

Сыка направился к правлению, а Грубый пошел в сторону Драженова и быстро исчез во мраке.

В ту самую минуту, когда старосты расставались, от каменных ворот усадьбы Козины отделилась тень. Молодой Козина постоял с минуту, глядя им вслед и как бы прислушиваясь к их шагам. Потом повернулся и медленным, осторожным шагом направился домой. Он не слышал веселых звуков, которые неслись из соседнего дома. Он тихонько вошел в горницу и так же тихо улегся. Слышно было мерное дыхание спокойно спавших жены и детей. К их дыханию примешивались глубокие вздохи хозяина.

Рано утром, когда старая Козиниха, еще не успев повязать платком свои седые волосы, растапливала печь, к ней пришел сын.

Он редко заглядывал к матери в такой ранний час. Поздоровавшись с ней, он уселся на лавке, поглядел в окно на затянутое тучами небо, потом на печь. Старуха спросила его о Ганалке и Павлике, — как они спали в такой ураган.

— Что им? А вы, маменька, вчера рано легли…

— Да, рано.

— А потом опять зажгли свет. Я видел в окне свет… — он испытующе поглядел на мать.

— Такая буря была. Боялась, как бы чего не случилось, — ответила мать совершенно спокойно, даже равнодушно.

Сын продолжал сидеть. Он все еще ждал. Но мать ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Она говорила только о мелких повседневных делах. Не проронил ни звука и молодой хозяин.

Обманутый в своих ожиданиях, он с горечью подумал, уходя:

«Родная мать и та тебе не доверяет!..»

Хата Искры Ржегуржека стояла немного в стороне от деревни, ближе к лесу. Хотя помнила она не одно поколение, но вовсе не казалась ветхой. Правда, бревенчатые стены и тесовая крыша почернели от времени, но к цвету стен зимой очень шла занесенная снегом белая крыша, а летом зелень двух ясеней, растущих перед окнами.

С чердака под крышей выступал небольшой балкончик, на котором стояла сейчас жена Искры — Дорла, развешивая на шесте ярко-красные гроздья спелой рябины — пусть ее прохватят первые морозы. Дорла была на несколько лет моложе мужа. Стройная и гибкая, она казалась еще девушкой. Немало парней засматривалось на нее в свое время, но она была разборчивой невестой. Дорла отвергала всех, даже самых богатых женихов, и избрала веселого волынщика.

Она еще ни разу не пожалела о своем выборе. Ей хотелось только, чтобы Искра сменил свое ремесло волынщика на какое-нибудь другое или по крайней мере сидел побольше дома и не шатался бог весть где. Да еще мечтала она о ребенке — тогда ей не так скучно было бы одной.

Сегодня Искра был дома.

Об этом говорили веселые звуки, доносившиеся из горницы. Впрочем, выдувал их не сам Искра; это старался его ученик, выводивший плясовой мотив. Искра был молодой волынщик, но слава его распространилась далеко за пределы родной деревни, и старики предрекали, что из него выйдет второй стражский Кужелка, с которым никто в ходских деревнях и даже во всем Пльзеньском крае не мог сравняться в игре на волынке. О Кужелке до сих пор ходило много диковинных рассказов, хотя он давно уже покоился на кладбище. Рассказывали, что под его музыку даже дубинка в мешке танцевала и что он показывал свое искусство в Праге при дворе, когда в родной столице еще короновали чешских королей и ходы еще безвозбранно пользовались своими исконными правами. Рассказывали, как Кужелка, будучи навеселе, — а какой волынщик может дудеть, не промочив горло? — заблудился однажды ночью в лесу, скатился в овраг и угодил там в волчью яму. Вслед за ним вскоре пожаловал туда еще один гость, мохнатый и зубастый, и Кужелка до самого утра ублажал его своей игрой, пока не явился на подмогу лесник, привлеченный звуками волынки и пронзительным воем волка, и не выручил Кужелку из беды.

Стражский Кужелка был родоначальником и учителем всех окрестных волынщиков. У него учился и старый Ржегуржек, передавший свое искусство Искре, а у Искры в свою очередь было уже несколько учеников. Он обучал их игре не только на волынке, но и на скрипке, хоть и не знал нот. Стоило ему хоть раз услышать какую-нибудь песню, как он тотчас же подбирал ее на одном из своих инструментов. Когда где-нибудь на постоялом дворе его обступали, помахивая платочками, веселые плясуньи и та или иная из них затягивала звонким голосом не слыханную еще никем песенку, которая родилась только вчера или, может быть, только сейчас, вот в эту самую минуту вдохновения Искра молча слушал первый куплет, с улыбкой кивая головой и слегка притопывая в такт.